Условия этого соглашения весьма показательны как в плане индикации элементов автономии и зависимости татарских выходцев в Московском государстве, так и в плане проведения некоей условной границы во взаимоотношениях между московскими правителями и их прежними сюзеренами — Джучидами. Некоторые особенности статей этих грамот уже наводили исследователей на мысль, что основные положения присяжной грамоты Абд ал-Латифа восходят к «типовому» тексту подобных грамот касимовских (городецких) царевичей809
[180]. Учитывая, что данный документ неоднократно анализировался исследователями810, я заострю внимание лишь на тех моментах, которые кажутся мне принципиальными в контексте заявленной темы. Рассмотрим их, опираясь на дословные цитаты.
1. В присяжной Абд ал-Латифа имеется четкое самоназвание — рота, шерть:
А се грамота шертная, на которой дал шерть Абдыл-Летиф царь…
Таким образом, это не договор равноправных сторон, а присяга на верность татарского хана московскому великому князю, хотя и с некоторыми ограничениями, содержащими элементы прежних неравноправных отношений между Ордой и Москвой.
2. Абд ал-Латиф был, согласно тексту документа, Василию III «братом», т. е. равной политической фигурой (притом что формально, в рамках правовых норм той эпохи, он как Чингисид был «старше» Василия, а фактически, как своеобразный, но все же вассал Василия, был его «младше»):
Яз Абдыл-Летиф царь, дал есми роту брату своему, великому князю Василью Ивановичю всеа Русии.
3. Джучид не мог ссылаться с какими-либо внешними политическими силами ни устно, ни письменно без разрешения великого князя:
…ни ссылатись без вашего (Василия III. — Б. Р.) веленья.
При получении корреспонденции от внешней стороны он был обязан сообщать об этом Василию III незамедлительно:
А от которого от моего брата от царя, или от кого ни буди, приедет ко мне человек с какими речми ни буди, или з грамотою, и мне то сказати вам по сей роте в правду, без хитрости, и того человека, хто ко мне приедет, назад не отпустити без вашего веленья.
4. Согласно шерти, Абд ал-Латиф являлся военным вассалом Василия:
А куды пойду с тобою на твое дело, или куде меня пошлешь на свое дело с своею братьею, или с своими людми, или куде одного меня пошлешь на свое дело…
Он был должен участвовать в военных кампаниях своего сюзерена (как раньше московские князья должны были поставлять свои полки для ордынских военных кампаний) — этот пункт уравнивал хана со всеми другими вассалами великого князя.
5. По всей видимости, отряды выезжей татарской знати вели себя на территории «русского улуса» достаточно бесцеремонно, наверное, памятуя о временах ордынской зависимости, и относились к населению Московии как к досадному недоразумению на их блистательном пути потомков Чингис-хана. Чтобы минимизировать данные «остаточные явления», документ оговаривал нюансы поведения татарского войска на московской территории:
…и мне, Абдыл-Летифу, и моим уланом и князем и казаком нашим, ходя по вашим землям, не имать и не грабить своею рукою ничего, ни над хрестьянином ни над каким не учинити никаковы силы.
6. По всей видимости, данный документ все же содержал в себе элементы договорных отношений, о чем говорит возможность его расторжения со стороны Абд ал-Латифа, «сложения шерти»:
А хто его (татарского нарушителя шерти. — Б. Р.) над тем насильством убьет, в том вины нет, того для мне (Абд ал-Латифу. — Б. Р.) роты не сложити.
Этот момент, на мой взгляд, свидетельствует о не полностью зависимом положении татарской элиты на территории Московской Руси, об индикации «переходности» периода ордынско-московских отношений в целом.
7. Некоторые пункты шерти свидетельствуют об определенной автономности территории, подвластной Абд ал-Латифу, о том, что не все нормы Московской Руси действовали на ней:
А кого пошлете вы своих послов в которую орду ни буди, или ордынского посла отпустите, посол ли пак к вам пойдет от которого царя, или от царевича, или гости бесермена, или гости ваши пойдут торгом от вас, или к вам пойдут, и мне, Абдыл-Летифу царю, и моим уланом и князем и нашим козаком тех не имати, ни грабити, отпущати их добровольно. А кто побежит русин из орды, из которые ни буди, а прибежит на наши казаки, и нашим казаком тех людей не имати, ни грабити, отпущати доброволно в ваши земли.
Проезд как русских, так и татарских «внешних» дипломатических представителей (видимо, в особенности тех, у которых были проблемные отношения с Крымом), а также и простых людей мог быть связан с затруднениями, нехарактерными для других, «обычных» московских территорий. Эта статья восходит к присяжным грамотам касимовских султанов: правительство Василия III вынуждено было давать от имени великого князя опасные грамоты на проезд по земле городецких казаков (такую грамоту в 1508 г. получили ногайские послы и купцы)811. Вряд ли можно представить, чтобы подобные моменты могли бы оговариваться относительно территории русского удельного княжества812.
8. По всей видимости, московское руководство заботилось о том, чтобы различные представители выезжей татарской знати, одновременно находящиеся на территории Московской Руси, не пытались образовать какого-либо подобия единой сети татарских анклавов, «государства в государстве», поэтому нельзя было позволять татарским правителям кооперироваться и обмениваться людьми:
А от них (Джаная бин Нур-Даулета и Шейх-Аулияра бин Бахтияра. — Б. Р.) мне их уланов и князей и казаков всех не приимать, хотя которые уланы и князи и казаки от них отстанут и пойдут в Орду и в Казань, или инуда, а захотят ко мне, и мне их и оттоле к себе не приимати… и от меня им к себе моих уланов и князей и казаков тех не приимати, хотя которые уланы, и князи, и казаки от меня отстанут, пойдут в Орду и в Казань или инуда, а захотят к ним, и им их оттоле к себе не приимать.
При этом данный отрывок также недвусмысленно говорит нам о том, что право свободного отъезда из Московской Руси на территорию «внешнего» татарского мира (независимых позднезолотоордынских государств) на данном этапе ордынско-московских отношений у второй страты татарской знати (карачи-беков и ниже), находившейся на территории Московского государства, было:
Хотя которые уланы и князи и казаки от них (татарских царевичей. — Б. Р.) отстанут и пойдут в Орду и в Казань, или инуда…
Было сделано исключение для четырех ведущих кланов позднезолотоордынской знати — они могли свободно передвигаться от сюзерена к сюзерену, ввиду их особого положения в структуре позднезолотоордынской элиты:
