Также ми (Абд ал-Латифу. — Б. Р.) от вас (Василия III. — Б. Р.) татар не приимати, а вам от меня людей не приймать, опричь Ширинова роду и Баарынова и Аргинова и Кипчакова.
9. Московское руководство полностью не доверяло Абд ал-Латифу и имело подозрения в отношении его самостоятельной внешнеполитической активности, причиной которой, видимо, могли быть старые обиды на негостеприимный «Казанский юрт»:
А в Казань и на Казанские места мне своих людей без вашего ведома воевати не посылати ни с конми, ни в судех, а войны не замышляти.
Это также говорит о неоднозначности статуса Абд ал-Латифа. Это был вассал, от которого Москва могла ждать чего угодно. По всей видимости, подобным же образом обстояло дело и с другими татарскими султанами и ханами, проживавшими в Московской Руси.
10. Сам Абд ал-Латиф, вероятно, как и другие проживавшие на территории Московской Руси татарские ханы и султаны (высшая прослойка позднезолотоордынской элиты — Джучиды), к 1508 г. уже не имел права свободного отъезда от своего сюзерена — Василия III:
…и мне (Абд ал-Латифу. — Б. Р.) от тебя из твоей земли вон не итти никуде без твоего веленьа…
Данное внешнее несоответствие статуса и фактических прав (Джучиды не имеют права свободного отъезда, а более низкая страта — князья [карачи-беки] — имеют) может быть объяснена их политической «полезностью» для Москвы. Фактической пользы от представителей карачи-беков было немного — они не обладали харизмой потомков Чингис-хана, столь необходимой Москве для самоутверждения в Степи, и ими, соответственно, не дорожили. В Джучидах же Москве нужен был в первую очередь их статус, харизма, до которых не могли дотянуться сами московские великие князья, так как не принадлежали к царской династии «Золотого рода». Поэтому их старались не отпускать из своего государства.
Суммируя, можно отметить, что Абд ал-Латиф должен был быть «послушну во всем» Василию III и «хотети… великому князю во всем добра»
[181]. Он не мог ссылаться с какими-либо внешними силами ни устно, ни письменно без разрешения великого князя. Запрет внешнеполитических контактов — один из важнейших ограничительных пунктов договора для татарского хана. Джучид также не мог покидать Юрьев без разрешения великого князя. В целом, Права Джучида были существенно урезаны.
При всем этом формальная (статусная) сторона отношений была обозначена несколько иначе, нежели фактическая — здесь сказывалась инерция традиции. Абд ал-Латиф был назван «царем» (так как до этого правил в полноценном чингисидском позднезолотоордынском юрте — Казани), в то время как Василий — только «великий князь» (в татарской политической системе соответствует следующему после царя уровню иерархии — беклербеку). Абд ал-Латиф был Василию «братом», т. е. равной политической фигурой. Документ не содержит терминов «служба» и «служить» — Абд ал-Латиф не «служит» Василию (по крайней мере формально) — он всего лишь «послушен» ему.
Таким образом, можно предположить, что Джучид Абд ал-Латиф имел некую автономию в Московском государстве по отношению к своему фактическому сюзерену814. Иначе говоря, документ достаточно ярко зафиксировал период, когда соотношение политических статусов бывших вассалов (московских князей) и их прежних властителей (Джучидов) стало меняться — военные и политические реалии постепенно приходили в противоречие с силой традиции.
х х х
Исходя из материалов параграфа, можно сделать вывод, что положение татарской знати в Московском государстве было отнюдь не однозначным. Оно менялось на протяжении изучаемого периода и сильно зависело от внешней геополитической ситуации в Центральной Евразии. Сам факт пребывания выезжей татарской знати в Московском государстве приближал бывший «русский улус» к миру Степи, а занимаемые татарской элитой территории служили своеобразным географическим «порталом» в татарский мир. Наиболее наглядно это прослеживается на примере Мещерского юрта, или, согласно закрепившемуся в историографии названию этой местности, Касимовского ханства.
Параграф второй
МЕЩЕРА КАК ТОЧКА ПЕРЕСЕЧЕНИЯ МОСКОВСКОЙ И ТАТАРСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Предыдущий параграф схематично обозначил положение татарских анклавов внутри структуры Московского государства. При этом они занимали свое место и на внешнеполитической сцене, несмотря на то что географически некоторые из них находились в самом сердце Московской Руси. Их роль во внешней политике как Москвы, так и татарских государств не зависела от их местоположения и была в некотором роде «виртуальной». Важным было то политическое значение, которое им придавалось как с одной, так и с другой стороны. Благодаря включенности, в основном посредством института свободного приезда-отъезда татарской знати, как в мир татарской Степи, так и в православный мир Московского царства, они служили местом особого «политического фронтира», точкой, где как политически, так и культурно пересекались и соединялись два мира — татарский и русский, кочевой и оседлый, мусульманский и православный. Что понимается под «политическим фронтиром» и какую предысторию он имел в княжествах Северо-Восточной Руси, будет показано в следующем разделе параграфа.
Фронтирные зоны Московии
Теория «движущейся границы», созданная на рубеже ХІХ-ХХ вв. американским историком Ф. Дж. Тернером
[182] на материале истории США, подчеркивала существование в североамериканской истории пограничных зон («фронтира» — frontier), в которых под влиянием окружающей среды образовывался особый уклад общественной жизни, оказывавший формирующее влияние на весь процесс развития государства. В 70-е гг. XX в. на основе «теории границы» также американским историком Дж. Вечински (J. Wieczynsky) была выработана концепция средневековой российской истории, согласно которой московская колонизации в южном и восточном направлениях привела к появлению у Московии своего «фронтира». В 80–90-е гг. XX в. акценты изучения восточной политики Московии в аспекте теории «движущейся границы» смещались к исследованию восточной российской границы в XѴI в. как места встречи и взаимодействия разных цивилизаций и культур.
При этом понятие «восточная граница Московского государства» можно несколько расширить, включив в него и политическое, а также социальное и культурное наполнение. В таком случае географический фактор может перестать быть определяющим. Для того чтобы происходил обмен политическими и культурными ценностями, месту обмена совершенно не обязательно располагаться в пограничной зоне, если на его территорию теми или иными путями попадают представители разных культур. Именно таким местом и были татарские анклавы Московского государства, наиболее древним, своеобразным и при этом «образцовым» из которых была Мещера, или комплекс территорий, составлявших Касимовское ханство. Однако еще до образования Касимовского ханства как одного из специфических осколков Улуса Джучи у княжеств Северо-Восточной Руси, в числе которых была и Москва, уже были опыты контактов со степной зоной посредством территорий, которые по тем или иным причинам были включены в татарский мир.
