Тексты буквально пестрят информацией о бесконечных консультациях между первыми лицами Москвы и татарских государств по самым различным вопросам. Важное место среди этих вопросов, особенно для периода Средних веков, занимали проблемы сватовства, то есть обустройства семейной жизни своих детей. Через институт брака средневековые правители «привязывали» к своей политике лидеров близлежащих, нужных им территорий. Согласно дипломатической переписке, московский великий князь выступает как важный советчик глав татарских государств в «делах сердечных».
Так, к примеру, в посольстве от Ивана III казанскому хану Мухаммед-Эмину бин Ибрагиму от 1489 г. великий князь не рекомендует хану выдавать сейчас замуж его (хана) сестру за сына ногайского мирзы Ямгурчи бин Ваккаса, мирзу Алача, так как великий князь «изымал» «Ямгурчеева… человека Тувача» ради «дела» Мухамед-Амина, и «не пригоже тобе в ту пору своей сестры давати»925, советовал казанцу Иван III.
В посольстве к Ивану III от брата Ямгурчи, ногайского бия Мусы бин Ваккаса от 1490 г., человек Мусы сообщает, что ранее казанский хан Мухаммед-Эмин бин Ибрагим отправлял к Мусе посланца, чтобы обсудить возможность женитьбы Мухаммед-Эмина на его дочери; с тех пор прошло два года, но дело не сдвинулось с мертвой точки. Муса вновь послал своего человека к Мухаммед-Эмину, однако дополнительно — в качестве «усилительной» меры — он просил применить «административный ресурс» и московского великого князя:
А ведает государь мой, что ты Махмет-Аминю царю и отец, и брат, и друг. И государь мой покладывает то дело о сватовстве на тебе (выделено мной. — Б. Р.), и послал к тобе меня, своего человека, с тем: велишь ты моему государю дочерь дати за Махмет-Аминя царя, и он даст; а не велишь дати, и он не даст926.
Московский правитель был связан со степной элитой различными связями «образного родства»927. Однако приобщиться к этим связям пытались и ближайшие родственники татарских правителей, непосредственно не задействованные в политической игре, а именно их жены, дети и т. д. (имеются в виду родственники, не участвовавшие в активной политике).
В числе прочего переписка великого князя Ивана III с ногайскими мирзами за 1490 г. содержит и письмо от жены мирзы Ямгурчи бин Ваккаса (ее имя неизвестно) к московской великой княгине, жене Ивана III, о принятии между ними «братства»: «С тобою мне братство приняти лзе ли?» — вопрошает жена ногайского правителя928. Правда, тут же вскрывались причины этой просьбы о «братстве» (точнее было бы сказать — «сестринстве», но источники такого термина «образного родства» не знают): явно обнаруживая свои меркантильные интересы, жена мирзы продолжала:
Челом бьем о том, будет твое жалование, меня сестрою себе учинишь. Мое челобитье то стоит: там моих двое детей в полон досталися; коли мя сестрою назовешь, великому князю гораздо учнешь печяловатися, то ты ведаешь929.
Часто в письмах встречаются и «дружеские» запросы сторон. В посольстве от крымского хана Менгли-Гирея бин Хаджи-Гирея к Ивану III от января 1493 г. его сын Мухаммед-Гирей, в будущем также крымский хан, как само собой разумеющееся просил великого князя:
Сего году ординских (Большой Орды. — Б. Р.) татар коли потоптали есмя, мелкой доспех истеряли есмя. У тебя у брата у своего мелкого доспеху просити послал есми930.
Какие-то неявные, вскользь проговариваемые намеки на «дружбу», общность интересов и намерений, единство системы, в рамках которой функционируют обе стороны, постоянно проступают в дипломатических текстах. Касаясь инцидента с посольством от молдавского правителя к Ивану III, в составе которого были и московские люди (когда оно было сначала ограблено «черкасцами», затем же «полон» у черкасов был отбит людьми Менгли-Гирея, которые в дальнейшем не отдали московским представителям опознанного ими имущества), великий князь просил хана отдать москвичам их «кони и рухлядь и с телегами» и прибавлял:
Занже люди наши вопчие, мои люди той (так в тексте источника. Необходимо читать: «твои». — Б. Р.) люди, а твои люди мои люди (выделено мной. — Б. Р.), и твои бы люди нашими людми не корыстовалися931.
Льстя Ивану IѴ, ногайский мирза Урак бин Алчагир писал московскому великому князю в 1536/37 г.:
И моя к тебе дружба то, как бы которой брат твой у тобя в дворе живет, да бережет которой твоего дела, а яз также дела берегу, яз не в нагаех живу, яз как бы в твоем дворе живу (выделено мной. — Б. Р.)… И отца своего, и от дядь: от Шыидяка князя и от Ших-Мамай мырзы, тебя для отстану. А от тобя, от брата своего, не отстану право и истинно перед Богом932.
В данном пассаже отражается следующая мысль мирзы: я (Урак) служу тебе (Ивану IѴ), я являюсь твоим резидентом, я предан тебе настолько, что предаю своего отца и дядей.
Иногда великий князь выступал в роли своеобразного степного арбитра, внешнего судьи для татарской элиты. Московский посол в Ногайскую Орду Михаил Колупаев, отправленный в декабре 1562 г., должен был говорить бию Исмаилу бин Мусе о беглых мирзах Якшисаате бин Мамае, Ислам-Гази и Мухаммед-Куле:
Присылали к нам бити челом беглые мурзы Якшисат мурза, Ислам Газы мурза, Магметкул мурза о том, чтобы нам их с тобою помирити. И ты бы себе о том помыслил, как их тебе у себя держати. И как пригоже, и ты бы по тому их и пожаловал. А к ним есмя писали, чтобы они вместе с нашим человеком послали к тебе бити челом своего человека. А нам ся кажет, то тебе прибыльнее, чтобы они были в твоей воле в твоих руках, а не в чюжей земле, или бы были у нас. Ино уже им тебе никоторые недружбы довести нельзя, а из чюжой земли что захотят, то умышляют. А будет за чем чему сстатися нельзя; и ты бы о том нам ведомо учинил933.
Важным маркером размытости границ между татарским миром и Москвой служила пропагандируемая последней стороной веротерпимость. В дипломатической переписке с ногаями в 1563 г. появляется даже ее признание:
Да и то слово молвят: вера деи вере — не друг. Християнскои деи государь мусульманов того для изводит. А у нас в книгах крестьянских писано, николи не велено силою приводити к нашей вере, но хто какову веру захочет, тот такову веру и верует. А тому Бог судитель в будущий век, хто верует право или не право, а человеком того судити не дано. А и у нас в нашей земле много мусульманского закону людей нам служит, а живут по своему закону934.
Москва всегда тщательно подчеркивала уважение к конфессиям в присоединенных землях. Казань и Астрахань взяли
...не для того, что мусульманского роду веру изводя, которые нам измены делали, над теми их неправды потому и сталось, а которые мусулмане нам правдою служат, и мы по их правде их жалуем великим жалованием, и от веры их не отводим935.
Московский посол в Османскую империю И. П. Новосильцев, посланный в 1577 г., заявлял в своей речи к турецкому паше:
