Другое дело, как пыталась представить свою роль в этих материальных отношениях московская сторона. Не меняя их сути (на это до определенного момента у нее попросту не хватало военных сил), она пыталась «сохранить лицо» даже в самых, казалось бы, неподходящих для этого ситуациях. Замечательно, что в официальной корреспонденции между Москвой и Степью термин «буляк» (тат.) (рус. «поминок», или, в современном значении, «подарок») в основном вытеснил к концу XѴ в. термин «чыгыш» (тат.) (рус. «выход»), предположительно из-за «неуважительности» последнего относительно политического суверенитета великого князя.
При этом в случаях надвигающейся татарской военной угрозы или при необходимости срочной военной помощи от татарских государств даже сами московские правители не прочь были возвратиться именно к этой, казалось бы, унижающей их достоинство терминологии, уходящей корнями во времена, когда монгольское доминирование в Восточной Европе было неоспоримо. Иногда унизительный вопрос дани (в этих случаях обозначаемой именно этим термином) поднимался и во внутриполитической риторике, как правило, теми авторами, которые стремились побудить своих соотечественников к отпору опасным и нарушающим покой степным соседям956.
То, что «поминки» продолжали играть роль прежнего «выхода», подтверждает тот факт, что термин «выход» продолжал использоваться во внутренних договорах между русскими князьями вплоть до конца 1550-х гг.957 Восточные источники также оперировали терминами «улуг хазине» (большая казна) и «вергу» («выход») (крымско-московская переписка до 1670 г.)958.
В то время как Москва предпочитала рассматривать жалованье и поминки как вознаграждение за лояльность и службу царю959
[207], степные соседи Московии ожидали, что жалованье будет являться той выплатой, которая производится вне зависимости от каких-либо условий, а поминки продолжением традиционной дани и других разнообразных выплат, ранее производимых Москвой в Орду960.
Чтобы не быть голословным, приведу данные источников в подтверждение такого видения явления. Они отрывочны, но весьма показательны. Особенно показательна переписка с Крымом как с основным наследником Улуса Джучи после 1502 г. Крымские ханы, по крайней мере формально, считали Московское государство своим данником, который должен высылать им «выход» («чыгыш», дань) в установленный Крымом срок, а также испрашивать официальные ярлыки, подтверждающие de jure владения московских великих князей.
О том, что татарской стороной московские выплаты рассматривались как незыблемые, не зависящие ни от каких, даже враждебных, действий сторон, красноречиво говорит нам следующая цитата из донесения московского посла в Крыму Ивана Мамонова от 1516 г. Он передавал великому князю слова князя Аппака, «союзника» Москвы:
При твоем (И. Мамонова. — Б. Р.) приезде нашол меня Алп-царевич (сын хана Мухаммед-Гирея I бин Менгли-Гирея. — Б. Р.), а учал мне бранити: гораздо ты царю отцу нашему служишь и великому князю, да не все же гораздо делаешь; яз великому князю не служил, и князь великий мне поминков не послал твоими думами, и ты б и то великому князю здумал, чтоб и отцу нашему царю князь великий не прислал ничего (выделено мной. — Б. Р.), за то, что отец наш великого князя украине учинил, и мне было отца своего не слушати ли, с ним мне было не пойти ли?962
Ситуация была проста — за то, что султан Алп бин Мухаммед-Гирей не поддерживал «московскую» партию в Крыму, и по приказу хана (и вместе с ним) ходил на пограничные земли великого князя «войной», московский правитель не прислал ему «поминков», что выглядело со стороны Москвы вполне логичным, если воспринимать «поминки» как жалованье за службу. Однако это не выглядело логичным со стороны Крыма, который воспринимал те же «поминки» как трансформировавшуюся дань, которую ему должны безо всяких условий — как гарантию глобального незавоевания. Алп недоумевал — если быть последовательным, тогда следовало бы и самого «царя» (крымского хана) оставить без этих «поминков»:
И ты б и то великому князю здумал, чтоб и отцу нашему царю князь великий не прислал ничего.
Ведь именно по его приказу Алп ходил на великокняжеские «украины».
Однако хану «поминки» присланы были, несмотря на то что Москва прекрасно осознавала, откуда исходила эта авантюра. «Поминки» хану были присланы именно в силу того, что перед лицом своего формального сюзерена, каковым стал после политического уничтожения Большой Орды крымский хан, Москва не смела заявлять о своих новоприобретенных амбициях — отказе от «дани» и стыдливой замене этой дани «поминками». Для хана не существовало нюансов, различающих этих термины, которыми Москва пыталась обмануть некоторых своих внешнеполитических коллег. Дань для него была субстанцией вне каких-либо понятийных категорий. Она в его понимании должна была платиться ему всегда. Москва же позволяла себе играть смысловым наполнением термина только с некоторыми лицами, в число которых не входило первое лицо государства-основного наследника Улуса Джучи.
Вырисовывается неоднозначная позиция Москвы, вполне ею продуманная и осознанная. В понимании Москвы, для Алпа материальные выплаты со стороны Москвы («поминки», «дань») были «поминками», жалованием за «службу» великому князю, которую Алп не совершил (потому и не получил эти выплаты). Для хана же Мухаммед-Гирея I (в понимании той же Москвы!) эти выплаты все так же, как и во времена единого Улуса Джучи, были «выходом», данью, подтверждением чего был факт выплаты этих материальных средств хану вне зависимости от временно враждебных действий самого хана в отношении Москвы (лично вместе с сыновьями ходил на московские «украины»). Московская позиция в трактовке ситуации явно показывает нам политическую переходность периода ХѴ-ХѴІ вв. Стоит только добавить, что в приведенном пассаже термин «служить» является явно вольным (московским) переводом какого-то татарского слова, значение которого нам недоступно по причине отсутствия татарского оригинала.
О том, что Крым учитывал примерную общую сумму «поминок» при планировании своего внутреннего «бюджета» и «виртуально» закладывал эту сумму в бюджет, считая только своим правом распоряжаться всей этой суммой единолично, без «списков» Москвы, ярко свидетельствует грамота хана Мухаммед-Гирея I великому князю «о поминкех» от 1516 г.:
Слово наше то. Во отца нашего лета, коли был отец наш здоров, уланом и князем по местом добрые поминки посылал еси, и ныне отец наш царь на Божию волю пошел.
