развивалась под эгидой двух этих дискурсов, но никогда не пользовалась ими или пользовалась только как референтом, как системой отсылок, в некотором роде ярлыков. Никогда психиатрия XIX века не применяла непосредственно то знание или квазизнание, которое постепенно накапливалось либо в рамках большой психиатрической нозологии, либо в области патологоанатомических изысканий
[99].
Эти два дискурса, по словам Фуко, не задавали никакого направления развитию самой психиатрии, а скорее выполняли роля гарантов истинности ее практики. Сама практика «оставалась безмолвной»
[100].
14. Двойной агент Джеймс Тилли Мэтьюз и политически-параноидный контекст психиатризации
Джеймс Тилли Мэтьюз был валлийским торговцем чаем. При этом он имел доступ к правящим политическими кругам Британии, был хорошо знаком с премьер-министром Уильямом Питтом, членом Палаты общин лордом Ливерпулем и другими. С 1792 года начинается его эпопея между Лондоном и Парижем.
В 1793 году Мэтьюз попал в охваченный революцией Париж. Он сам вменил себе дипломатическую миссию. Британия и Франция оказались на пороге войны, и Мэтьюз решил, что он миротворец, призванный примирить державы. Якобинцы обвинили его в шпионаже и контрреволюционной деятельности. Он был задержан Комитетом общественной безопасности в конце 1793 года и помещен на три года под домашний арест. 2 июня 1793 году якобинцы «сместили» жирондистов, Мэтьюза сочли двойным агентом и арестовали
[101]. Пока вокруг царил террор, Мэтьюз находился то под домашним арестом, то в специальных лагерях. Революция, «соединившая животный магнетизм с дисциплинарной властью»
[102], принесла новые понятия – террора и терроризма. В 1796 году французские власти сочли Джеймса Тилли Мэтьюза лунатиком и освободили.
Революционный террор не мог не сыграть своей роли в развязывании психоза Мэтьюза. Политика того времени была насквозь пропитана заговорами, и «паранойя революционеров – с их повсеместными системами уничтожения – обеспечила его всем необходимым материалом для того, чтобы он стал травмированным автором пневматического станка»
[103]. Вполне можно сказать, что паранойя проникала в Джеймса Тилли Мэтьюза извне, пропитывала и подпитывала его разум. В том же 1796 году Мэтьюза как шпиона и «опасного безумца» выслали на родину.
Мэтьюз утверждал, что якобинцы используют месмерические методы в военных целях. Как только Людовик XVI был обезглавлен ранним утром 21 января 1793 года, Джеймс Тилли Мэтьюз тотчас сообщил высокопоставленным представителям британских властей, что, во-первых, он выполнял миссию британского агента во Франции и, во-вторых, ему известно, как предотвратить войну. Хаслам, кстати, уверен, что бред начал развязываться у Мэтьюза в Париже. Как-то, когда Мэтьюз находился в тюрьме, один из заключенных спросил, не знакомы ли ему разговоры между одним мозгом и другим. Мэтьюз ответил отрицательно, и в ответ услышал, что такое вполне возможно, если в мозгах установить магниты. Тогда Мэтьюз и стал всерьез задумываться о таком непосредственном общении, о возможностях того, что он назовет симпатической коммуникацией. О ней речь впереди.
Вернувшись в марте 1796 года в Англию, Мэтьюз понял, что миссия его предана. Первым делом он начал писать письма лорду Ливерпулю. В пространном письме от 6 декабря 1796 года этому видному политическому деятелю Мэтьюз открытым текстом называет его «самым что ни на есть дьявольским Изменником»
[104]. Завершает он письмо словами: «Возможно, Вам удастся внушить всему миру, что я безумен, но я буду настаивать на том, что я совершенно здоров, пока не докажу это вам и остальному Миру»
[105]. Через несколько недель, 28 января 1797 года, Джеймс Тилли Мэтьюз был помещен в Бедлам. Похоже, он сам подсказал лорду Ливерпулю, что с ним делать.
Оказавшись в Бетлемской королевской больнице, Мэтьюз отказывается контактировать с прочими ее обитателями, поскольку все это – не больные, а подсадные утки, агенты секретарей Питта. Он не ест и не пьет, понимая, что его собираются отравить. Никаких сомнений в заговоре нет. Для чего же еще его упрятали? Задолго до появления Джеймса Тилли Мэтьюза в Бедламе, в 1714 году, в Британии было принято законодательство, согласно которому мнением медицинских экспертов можно было признать человека психически больным и изолировать. Интересно, что не было принято никакого закона, на основании которого можно было бы заключенных выпускать. Между тем жена и друзья Мэтьюза не оставляли попыток его вызволить. Поразительно то, что даже если одна экспертная комиссия признавала его здоровым, то – благодаря лорду Ливерпулю – Мэтьюза тут же называли политически опасным шпионом, место которому в Бедламе. В общем, для докторов «он был политическим заключенным, а для политиков – сумасшедшим»
[106] – такая машинерия. И еще: сама идея, с которой он носился, идея мира, была ровным счетом никому не нужна. Правителям Англии и Франции была нужна война. Джеймс Тилли Мэтьюз им нужен не был.
Для Хаслама мысли Мэтьюза идут вразрез с господствующими. Он превратился в отброс дисциплинарной иерархии. Душевнобольной должен быть исправлен, ассимилируем. Фуко говорит:
…дисциплинарная власть обладает двойной особенностью: она и аномизирует, всегда отстраняет ряд индивидов, обозначает аномию, неприводимое, и вместе с тем всегда нормализует, изобретает все новые исправительные системы, раз за разом восстанавливает правило. Дисциплинарные системы характеризуются непрерывной работой нормы в рамках аномии»
[107].
В 1809 году была предпринята очередная попытка со стороны друзей и родственников вызволить Мэтьюза из Бедлама. На сей раз два практикующих психиатра из Лондона, Джон Биркбек и Генри Клаттенбак, осматривали его в течение нескольких месяцев и признали в принципе здоровым. Однако Хаслам с Монро заявили, что уже десять лет наблюдают за своим «подопечным» и никаких сомнений в отношении его безумия у них нет. Кроме того, Хаслам заявил, что бред Мэтьюза носит политический характер и его освобождение опасно для правительства и общества.
