Джеймс Тилли Мэтьюз – неизлечимый больной. Понятно, ведь он сам называет себя автоматом (automaton), которым управляют агенты машины влияния. Хасламу, похоже, видения Мэтьюза доставляют особое удовольствие, будто бред величия здравомыслящего аптекаря полностью оказывается в тени бреда величия неизлечимого пациента. 10 января 1798 года доктор вносит видение Мэтьюза:
На вершине церкви Блумсбэри стоит человек с Книгой Страшного Суда в руках. В ней записано всё, и единственный, кто способен ее прочитать, – Джеймс Тилли Мэтьюз. Ничего удивительного, ведь уже ощущает себя Императором всего мира
[108].
Знание пересекает все границы – такова уж природа заговора. Джеймс Тилли Мэтьюз знает о заговорщиках. Заговорщики, в свою очередь, знают, что он знает о том, что они знают. В конце концов, Большой Другой знает.
Заговор объясняет Мэтьюзу его местонахождение в больнице. Он не считает себя психически больным. Он знает, что он – жертва заговора. Здесь вновь мы вспоминаем Даниэля Пауля Шребера.
Мэтьюз – двойной агент. Ему приходится менять имена. Он – Джеймс, Абсолют, Единственный, Высший, Святой, Всемогущий, Архивеликий, Архивладыка… Машина влияния управляется агентами антиправительственной банды. Мэтьюз не только двойной агент британской дипломатии и шпионажа во времена Французской революции, но он и двойной агент в клинике. Жизнь продолжается. Неудивительно: он покинул Францию, но французы установили в его голове магнит. Магнит, понятное дело, связан с теорией магнетизма. Магнетизм, как все видели в Париже еще до революции, может не только воздействовать на тело, но также влиять на мозг и на речь. Магнетизм – средство контроля.
Безумие Мэтьюза, его машина влияния, разрешило двойное агентство. Пневматический станок, помимо всего прочего, «стал еще и dues ex machine, решением неразрешимой проблемы войны, поглотившей мир»
[109]. Станок, разумеется, отражает не только политические реалии, но и научные открытия, буквально сотрясающие XVIII век. Мир вокруг буквально пронизан лучами, волнами и газами. Обратимся для начала к теории газов.
15. Пневматология: Джозеф Пристли, Антуан Лавуазье и машина влияния
До середины xvii века представления о различных газах не существовало. Считалось, что существуют разные виды воздуха. В конце XVIII – начале xix веков возникла пневматическая химия, или пневматология, которая впоследствии превратилась в химию газов. Основы пневматической химии заложили два британских ученых, Джозеф Блэк и Генри Кавендиш, который опубликовал в 1766 году работу «Искусственный воздух». К концу XVIII века произошло то, что в истории науки принято считать «химической революцией». Джеймс Тилли Мэтьюз – ее современник.
Открытия в области химии газов связаны в Британии в первую очередь с именем Джозефа Пристли, дружившего со многими членами Лунного клуба, или Лунного общества, о котором нам еще предстоит вспомнить. Интересно, что он был больше известен как министр, политический деятель, реформатор, чем как ученый. Химией он занимался в свободное от политики время. Новая наука, химия газов, обладала для него новой политической силой. Пристли открыл веселящий газ, аммиак и кислород. Помимо газов его, кстати, интересовало еще и электричество. В политике он открыто сочувствовал Французской революции и был вынужден эмигрировать в Америку. Влияние Джеймса Пристли распространялось не только на науку и политику, но и на философию – в частности, на Иеремию Бентама и Джона Стюарта Милля.
Другой знаменитостью в области химии газов был Антуан Лавуазье, которого называют отцом современной химии. Лавуазье, по крайней мере, отчасти основывался на исследованиях Пристли, которые он, кстати, переводил на французский язык. Он обнаружил, что воздух ответственен и за возгорание, и за окисление. Именно Лавуазье назвал эту составную воздуха кислородом (oxygen). Другую составляющую воздуха он назвал азотом, то есть безжизненным. Он опроверг теорию флогистона. Лавуазье пал жертвой революции. 8 мая 1794 года он был арестован как предатель и гильотинирован. Открытие в руках политиков, ученый больше не нужен.
У Мэтьюза было достаточно причин, чтобы обратиться к химии газов, ведь это была наука, очевидно связанная, как и сам он, с политикой
[110]. И уж точно не меньше с машиной влияния Мэтьюза и с политикой была связана теория магнетизма. Посмотрим, что она собой представляет.
16. Машина влияния Франца Антона Месмера испускает флюиды
Изобретателем теории магнетизма стал Франц Антон Месмер, фигура весьма значимая в европейской истории, в том числе политической. Понятно, что открытые им силы «животного магнетизма» можно использовать в политике. Понятно, что магнетизм – прекрасный инструмент для политических махинаций и влияния. Французская революция и доктор медицины Франц Месмер должны были встретиться, и они встретились.
Интересно, что идею влияния Францу Антону Месмеру подбросил не кто иной, как его друг, Вольфганг Амадей Моцарт. Музыка оказывает влияние на слушателей, рассуждал композитор. Она способна погружать в определенное состояние, может наводить на самые разные мысли. Подобный эффект может производить и магнетизм. Так считает Месмер.
В Париже, куда Месмер приехал из Вены в 1778 году, считалось, что он совершил в медицине переворот, сравнимый с тем, какой Ньютон произвел в физике. Его новую науку признали Французская академия наук и академические медицинские круги. Несмотря на это признание, принципиальный вопрос оставался: либо Месмер открыл действительно некую ранее неведомую силу, животный магнетизм, либо речь идет о ранее неведомых отношениях между людьми, магнетизером и пациентом.
Месмер «придал рациональное содержание теории флюидов»
[111]. Животный магнетизм служил изгнанию из тела психической болезни. Но лечил больного не магнит, а сам врач, и, похоже, Месмер это понимал. Врач как носитель животного магнетизма – лечащее средство. Врач- магнетизер приводит в норму перераспределение флюида. Флюид, по Месмеру, – единственный посредник между доктором и пациентом. Кстати, Месмер первым заговорил об установлении раппорта между доктором и пациентом. Этот термин означал действенный контакт между доктором и пациентом. Впрочем, в отличие от Фрейда, Месмер отвергал словесный диалог, утверждая диалог телесный. В то же время его считают «инициатором первой динамической психиатрии»
[112], повлиявшим, как ни странно, на Фрейда. Кстати, оба учились на одном, медицинском, факультете одного, Венского, университета.
