Одновременно формируется внешний аппарат, причем здесь как раз важно, что он – машина: «Образование аппарата влияния в форме машины подтверждает, таким образом, существование проекции собственного тела, представляемого половым органом»
[230]. Тауск не останавливается на этом, заходя к генитальному телу-без-гениталий с другой стороны, можно сказать, со стороны беременности и крышки гроба:
Фантазия о материнской утробе и идентификация с матерью, возможно, находят выражение в выпуклой форме крышки, которую имеет корпус, изображающей, возможно, беременную материнскую утробу. Расположенные внутри батареи – возможно, изображают ребенка, которым является сама пациентка. То, что ребенок воображается в форме батарей, то есть машины, опять подтверждает теорию, что весь человек чувствует себя половым органом, и тем более потому, что одновременное отсутствие гениталий представляет собой прегенитальную, в известном смысле безгенитальную стадию
[231].
Линия смещения мысли Тауска в фантазии Наталии А. о гробе материнской утробы: батарея – ребенок – машина – половой орган. Внутри источник энергии, обеспечивающий работу машины. Эта работа обеспечивает наслаждение органом, органом ребенка, ребенком.
Тауск прекрасно понимает, что регрессия, которая оказывается принципиальной для его рассуждений о преобразованиях машины влияния, отнюдь не предполагает работы линейной машины времени, и все представления предшествующие регрессии сохраняются. В частности, «в запасе представлений сохраняется образ полового органа как репрезентанта сексуальности. Половой орган отмечает пол. Он используется для отображения как средство выражения, как язык, с помощью которого сообщается о явлениях, существовавших до появления средства выражения»
[232]. Разговор об органах, о пенисе вдруг поворачивается не только в привычную сторону языка органов при шизофрении, но в сторону полового органа как фаллоса в лакановском смысле слова: половой орган является только символом сексуальности, которая старше символики и любого пригодного для коммуникации с людьми средства выражения и поэтому не может иметь современного ей выражения для сообщения о себе
[233].
Тело – фаллос задним числом. Тело – запаздывание и сдвиг по фазе фаллоса. В таком смещении по фазе заводится человек-машина. Остается напомнить, что фаллос – психический объект с различающей функцией. Фаллос – метка различий, разметка отличий.
Завершает свою статью Тауск мыслью о человеке-машине: деформация «человеческого аппаратного образования (menschlichen Apparatgebildes) до образа машины соответствует как проекция прогрессу процесса болезни, делающему из я диффузное сексуальное существо»
[234]. Этот образ машины от аппарата отличает автономия. Машина пребывает в постоянном изменении, она то и дело преобразуется в потоках шизолибидо. Гениталии, подобно либидо-машине, не зависят от намерений инстанции я, оттого и неизбежно возникает либо представление об их автономии, либо об их подчиненности воле другого. Последние слова статьи Тауска посвящены механике эрекции, которая «воспринимается как нечто независимое от я и не полностью им преодолеваемое, как часть внешнего мира»
[235]. Здесь, в переходности и метонимичности из будущего прибывает фаллос Лакана, доступ к которому открывается лишь в месте Другого. Фаллос, независимый от себя, часть внешнего мира, принадлежащая машине влияния. Но внешнему миру он принадлежит настолько же, насколько и внутреннему, обеспечивающему машину Другого либидо-энергией той самой батареи, которую видела в своем фантазме Наталия А. Фаллос аппарата наслаждения действует автоматически, заводится сам по себе. Он всегда уже не совсем от мира сего, он отчасти – того мира пропись.
Часть V.Третья машина уже здесь
40. Расстройства нарциссизма
Третья машина влияния, как и две предыдущие, конечно же, связана с контролем, однако техника контроля претерпела радикальные изменения. Контроль теперь осуществляется в условиях интегрального оцифровывания символической вселенной, в условиях гипериндустриализации, тотального распространения идеологии потребительского капитализма и интенсификации расстройств нарциссизма. В психоанализе, психиатрии и различных гуманитарных науках стало общим местом говорить об эпохе нарциссизма, о том, что мир в середине XX века стал скатываться от невротического состояния к состоянию психотическому. Для прояснения этой мысли обратимся еще раз к нарциссизму вместе с Фрейдом, Лаканом и Стиглером. Почему вместе с ними? Потому что Фрейд сформулировал в 1910-е годы понятие нарциссизма, Лакан, обращаясь к самым разным дисциплинам, в 1930-1950-е годы развернул концепцию нарциссизма и воображаемого регистра, а Стиглер в начале нового века заговорил о распаде нарциссизма в гипериндустриальном обществе.
Вопрос нарциссизма – это вопрос конституирования себя, себя и другого, но также и пространства, дистанции между собой и другим. Разумеется, между собой и другим должно быть расстояние, или даже расстояние, которое ставит субъекта на его место. Как говорил Даниэль Пауль Шребер, Бог не понимает, что человеку, чтобы существовать, необходимо иметь место. Лакан в свою очередь в связи со стадией зеркала обращается к вопросу конституирования пространства. Между ребенком и его зеркальным образом (другого / Другого) – дистанция. В то же время обнаружение себя в другом предполагает воображаемую идентификацию, скрадывающую эту дистанцию. В этом отношении можно говорить о действии условий последующей символизации пространства: протяженность есть, и ее нет. Перефразируя Фрейда, скажем, протяженность есть, но субъект об этом не знает. Иначе говоря, пространство затушевывается в бессознательном. Это «есть / нет» пространства задает будущее присутствие – отсутствие, отдаление – приближение, Fort-Da, – те пары, которые, в свою очередь, сигнализируют об учреждении символического измерения бытия субъекта.
Конституирование расстояния позволяет говорить о захвате субъекта становлением пространством, в частности о присвоении нарциссического телесного образа, придающего форму телу. При этом человек «видит свою форму осуществленной, целостной, миражом себя самого лишь вне себя»
[236]. Присвоение формы, предзаданной вне себя, предполагает становление пространства и скрадывание его в поле не-знания.
В стадию зеркала вовлечены объекты, усложняющие картину нарциссических отношений, даже если и невозможных, и они предустанавливают дистанцию, пространство, прописанное символической прострочкой отсутствия / присутствия. Объекты эти, разумеется, объекты а: в первую очередь, в случае нарциссизма, взгляд и голос. Взгляд и голос Другого предзадают и ориентируют пространство. Но прежде они должны быть присвоены. Впрочем, присвоение не происходит раз и навсегда. Объекты а не могут не отчуждаться и способны возвращаться из реального. Они могут включаться в игру подобий, что по-разному проявляется и в случае Джеймса Тилли Мэтьюза, и в случае Наталии А.
