На наших глазах произошла трансформация идиоматики, заменившая бессознательное на подсознание, душу на сознание, сознание на мозг. Даниэль Пауль Шребер эти преобразования буквально предвидел, и еще раньше это продемонстрировала машина влияния Джеймса Тилли Мэтьюза, которая то вытягивала мозг, то требовала вживления в него магнита, то запускала в мозг различные идеи, которые там свободно плавали часами, то напрямую прибегала к мозговорам, brain-sayings. Мозговоры – не только неопосредованные символическим переговоры машины с мозгом, но и воровство мозга. Обслуживающие машину влияния убийцы – воры мозга, мозговоры. Если двести лет назад только Джеймс Тилли Мэтьюз знал тайны мозга, то теперь это стало общим местом. Машина влияния напрямую обрабатывает мозг, промывает его флюидами, причем, если тогда она делала это в политических целях, то теперь нет ни политических, ни целей, есть лишь экономический режим приручения, если не сказать порабощения мозга, наиболее выгодного его размещения на рынке товаров. Сегодня на глазах исчезает психиатрическое представление о душевных заболеваниях, о которых писал Джон Хаслам; сегодня речь тем более не идет о психоаналитическом понимании нелокализованного психического расстройства и его психогенной этиологии в духе Виктора Тауска. Сегодня причина всему – мозг, и вот уже люди, ощущая расстройства мозга, завещают его ученым. Но мозг не только расстраивается и болит, он же чувствует счастье и наслаждается.
В лакановском ключе можно сказать, что капитализм перешел от политики извлечения прибавочной стоимости к политике, ее дополняющей, – прибавочного наслаждения. Наслаждение для Лакана всегда уже прибавочное; сегодня оно стало таковым и для рынка, на котором можно найти Genuss plus повсеместно в маркетинге – от месседжа на упаковке фиников до названия радиостанции, от как бы особой разновидности товаров до туристических программ. Переход к маркетингу прибавочного наслаждения оказывается ключевым для смещения от эксплуатации желаний к эксплуатации влечений, равно как и для смены Закона, основанного на Именах-Отца, к Закону контроля за долгом наслаждения. Третья машина влияния прибывает в наваждении гипериндустриального наслаждения.
Еще одна немаловажная черта гипериндустриального общества – превращение науки, создающей представления о мире и человеке, о мозге и нейронах, в технонауку, которая предполагает сращивание науки с производством, потреблением, капиталом. Или, иначе говоря, наука становится индустрией знаний, отраслью капиталистической экономики. Именно с этой формой всемогущего знания, полного, законченного, абсолютно господского знания, мы сталкиваемся в технонауке сегодняшнего когнитивного капитализма. Можно сказать, технонаука устремлена к буквальному воплощению фрейдовского «человека как бога на протезах» или даже просто к созданию тотальных божественных протезов без человека, без мыслящего-желающего субъекта, без нехватки. То, чего не мог представить себе Фрейд, – так это возврата именно через науку всемогущества мыслей эпохи анимизма. И это совершенно очевидно именно в случае технонауки, которая призвана заниматься не только изменением так называемой окружающей среды, но и более важными божественными делами – творением и починкой «естественного», в частности human engineering’ом, термином, который, по Лакану, «как нельзя лучше указывает на привилегированность позиции исключения по отношению к человеческому объекту»
[239]. Технонаучная идеология создает бесконечные объекты наслаждения, а виртуальные технологии устраняют различие между внутренним миром и миром внешним, или, как предсказывает в своем эссе Энценсбергер, индустриализация души (сло́ва, которым, как он пишет уже в 1969 году, никто, кроме священников, поэтов и музыкантов, не пользуется) приведет к полному «уничтожению различий между частным и общественным сознанием»
[240]. Стиранию подвергается процесс дифференциации как таковой, будь то между внешним и внутренним, или личным и публичным.
Здесь-то и приходит на ум мысль Лакана, движущаяся вслед за мыслью Фрейда о том, что дискурс науки приводит в действие вечный двигатель отбрасывания, в результате чего возвращаются призраки анимизма. В седьмом семинаре Лакан напоминает о том, что в искусстве имеет место вытеснение Вещи, в религии – ее смещение, в науке – отбрасывание. Весь дискурс науки, говорит Лакан, этим Verwerfung и предначертан. Отбрасывание, с одной стороны, касается субъекта, превращенного в объект рынка, исследования, программирования. С другой стороны, оно отбрасывает саму возможность неполноты, того самого не-всего (pas-tout), которое принципиально для психоаналитического дискурса. Технонаучный дискурс в планомерном самоуничтожении нацелен на трансформацию реального. Вещь должна предстать как таковая во всей своей воображаемой полноте. Сегодняшняя научная концепция человеческого индивида как невербальной когнитивно-бихевиоральной машины – тому свидетельство. Разум, на который уповало Просвещение, превратился в счетную (и просчитываемую) машину, причем априори проигрывающую в своих способностях своему же порождению в виде компьютера.
Технонаучная объективация моделирует человека по образу и подобию компьютера. Теперь не только Шребер, но и техноученые знают основной язык – язык нейронных сетей, в которых локализованы мысли, вечно возвращающиеся на свое место в реальном, так что ни о языке, ни о мыслях говорить не приходится. Технонаука как дискурс полноты, завершенности субъекта нацелена на воображаемый идеал, на позитивное устранение той самой нехватки субъекта, которая служит непреложным в своей негативности условием субъективации. Постепенно место мертвого Бога занимает Инженер, позитивный творец воображаемого идеала, господин счастья в наслаждении, автор human engineering. Имена-Отца отброшены! Да здравствует божественный Инженер, пришедший на смену умершему Богу!
Инженер от технонауки как бы завершает процесс, начатый давным-давно, процесс не от своего лица, а от такового Природы и Бога: «самый ужасный и самый будоражащий техник, как описал его двадцать пять веков назад Софокл, это тот, кто лишает природных свойств природу и переделывает её, тот, кто заново творит творение»
[241]. Немало примеров мы можем найти в жизни и в кино, граница между которыми совершенно прозрачна с тех пор, как и то и другое производится на конвейерах культуриндустрии. Проводником ее и центральной ее частью являются массмедиа.
