– Доннерветтер!
Поезд заскрипел всеми колесными парами, экстренно тормозя. Эриха отбросило на стенку купе, и он вырвался из мира грез. Взрыв тряхнул поезд, за окнами фермы мостов, внизу голубая гладь Двины, на которой пляшут багровые пятна от кровавого закатного солнца. Генерал высунулся в окно и онемел – мостовых ферм впереди не стояло. Только густой столб черного дыма окутывал остатки железных конструкций, искрученных взрывом. И он посмотрел в небо, уже понимая, откуда был нанесен удар. И, увидев отвесно летящий вниз самолет, а за ним еще один, свалившийся в пикирование, понял все моментально.
– Русские быстро учатся и перенимают опыт, – пробормотал Манштейн в изумлении. Вот почему не стреляют зенитки – внезапный налет с закатной стороны, от рейха! Прах подери, большевики постоянно используют такие уловки что на земле, что в небе. Ведь никто не ждет врага со своей стороны, а он коварно бьет в спину!
Манштейн хотел закрыть глаза, но не мог это сделать. Двухмоторный бомбардировщик с раздвоенными хвостовыми килями на глазах вырастал в размерах. Душераздирающая сирена разорвала тишину неба, и только сейчас судорожно захлопали зенитные пушки.
Поздно, поздно!
Капли бомб свалились из-под крыльев и полетели вниз, как показалось генералу, прямо на него. И тут на память пришла девчонка, что проклинала его, стоя у виселицы. Проклятая ведьма, надо было ей забить кляп в глотку!
Чудовищный взрыв полутонной бомбы прервал и мысли, и жизнь так и несостоявшегося фельдмаршала…
Эпилог
Командующий Северо-Западным фронтом генерал-лейтенант Гловацкий
Москва, 3 августа 1941 года
«Надо же, долетели нормально, а я все думал, что шмякнемся, и брызги в стороны», – мысли текли спокойно, как-то даже тягуче, и страха в них не проглядывало, словно уже не жил, просматривал мелькающие перед глазами кадры кинохроники. Раскалывалась голова, пульсировала вспышками боли, сводящей с ума. Левая рука онемела, и нога тоже, словно налились свинцом. А самое хреновое, так это жар в груди, словно масла кипящего пятном вылили. Эти симптомы были знакомы: «Инфаркт с инсультом подобрались, пипец котенку скоро. Сетсу колдун настоящий, все правильно – здесь с этим бороться не умеют, и жить осталось считаные часы, если не минуты. Жалко Соню – но все, что можно и нельзя, я сделал. Предначертание, мать его в три боцманских загиба. Теперь бы с пользой и закончить затянувшийся на месяц спектакль – цирк уехал, а клоуны разбежались!»
– Вам плохо, Николай Михайлович?
– Укачало в самолете, Леша, видимо, постарел. – Гловацкий привычно отмахнулся от заботливого адъютанта – проницательный слишком стал его Семин, чуть что Софью вызывал последние дни – Николай Михайлович как мог скрывал накатившую на него хворь, чувствуя, что противостоять ей уже не в силах. Ни маты, ни лекарства уже не помогут – поздно, организм просто исчерпал все жизненные ресурсы.
– Помоги по лесенке спуститься, а то сам могу не сойти, – шепот был услышан, крепкая рука, как тисками, сдавила локоть. Поднялся с кресла, в глазах потемнело, словно пелена разлилась. Лицо обдуло свежим ветерком – утро явно встречало прохладой. Ведомый Семиным, он вовремя пригнулся в раскрытой двери, и осторожно спустился по ступенькам лесенки. Под ногами была твердь бетона. Гловацкий покачнулся, ноги подгибались, крепкое тело сейчас становилось бессильным.
– Здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант! Как долетели? А мы вас тут дожидаемся. Приказано доставить в Москву.
Чуть резковатый голос с ощутимым кавказским акцентом неожиданно привел Николая Михайловича в чувство – примерно так же будит в казарме сигнал тревоги усталых солдат. Пелену в глазах словно стерли, так объектив наводит резкость. И первая же мысль моментально опалила душу ликующей радостью: «Да о такой удаче можно только мечтать – судьба сама ворожит мне и улыбается!»
Перед ним стоял крепенький комиссар госбезопасности 3‐го ранга, о его звании говорили три ромба в петлицах. Ростом с Гловацкого, побритый, из наград два ордена и знак почетного чекиста – меч, перечеркнувший щит. Глаза пронзительные, по-кавказски живые, но очень неприятные – видел не раз такие у абреков – с таким взглядом только матерые убивцы встречаются. Для них уже нет «тормозов» – что барану глотку резать, что ребенку, на губы словно резиновая натянута улыбка.
– Долетают летуны за стаканом водки, а бабы залетают, – в привычной грубоватой манере отозвался Гловацкий, даже не поздоровавшись. Да и к чему политесы разводить с тем, кого собираешься убить. Он мог улыбнуться Манштейну, но таким отморозкам – никогда. Тот враг, но эти намного хуже – ради власти по человеческим жизням бодренько шагали, растаптывая тысячи судеб своими начищенными до зеркального блеска сапогами. Боль ушла, исчезла, растворилась – тело само подготовилось к последней смертельной схватке, как бывало с ним всегда, когда начиналась рукопашная.
Все правильно рассчитал – «деза», запущенная через Питер и Псков, дошла до Кобулова, и тот, движимый интересом, не мог не приехать лично, ведь времени для разговора, а он должен состояться до встречи с товарищем Сталиным, было в обрез. Очень важный разговор. Особенно для того, кто интересуется членами ЦК, приближенными к Политбюро. И не только это сыграло роль «наживки», были и другие моменты.
– Вы бы не могли уделить мне немного времени, товарищ генерал, у нас оно есть в запасе. До Москвы мы доедем быстро, вас уже ожидают машины, – чекист показал рукою на два черных лимузина «ЗИС», что стояли на бетонной дорожке. Глаза отметили двух сотрудников НКВД у них, а на отдалении и пустой автобус для прибывших – с Гловацким прилетело восемь человек, включая Кузнецова, генерала Егорова, двух политработников, адъютантов и водителя, что числился еще его персональным охранником.
– Вон домик стоит, там комнатенка есть, чего разговор откладывать. – Гловацкий показал рукою на приземистое строение с камуфлированными стенками и крышей, с тремя окнами по фасаду. – Сдается мне, что оно как раз для ожидающих и предназначено. Там можно выкурить по папироске, и никто нам не помешает.
– Вы правы, товарищ генерал. Могу предложить вам чаю, после полета чашечка только на пользу. А члена Военного Совета и замначальника штаба фронта доставят в Москву немедленно. А мы догоним, наш разговор займет от силы четверть часа.
– Постоим, покурим, окрестностями полюбуемся, – раздался спокойный голос Кузнецова, что встал рядом с ним. И бросил напряженный взгляд на Гловацкого. Тот сразу понял – секретарь ленинградского обкома явно в курсе его разговора со Ждановым и Ворошиловым.
– Хорошо, – усмехнулся Гловацкий, указал взглядом на портфель. Член Военного Совета чуть кивнул в ответ – там были бумаги для Сталина, пакет с тетрадью, записи убористые… и убойные. Направляясь вслед за комиссаром, Николай Михайлович сделал характерный жест рукою, предназначенный для Семина и Мишки – они уже побывали с ним в переделках, так что поймут в момент. И, судя по напряженным лицам адъютанта и водителя, знак ими был расшифрован в ту же секунду.
