Эссе начиналось так же, как и многие другие истории из жизни, которые регулярно публикуются врачами в медицинских журналах: посреди ночи страдающий от хронического недосыпания ординатор получает сообщение на пейджер. Автор, осваивающий специальность гинеколога, узнает во время ночной смены, что одной из пациенток «трудно успокоиться». Решив проверить, что происходит, он, вопреки своим ожиданиям, видит не пожилую женщину, а девушку двадцати лет по имени Дебби. Молодая пациентка страдает от терминального рака яичников, который сопровождается «неослабевающей рвотой» и «затрудненным дыханием». Темноволосая медсестра стоит рядом, держа ее за руку и успокаивая до прихода дежурного врача. «„Ох, — подумал я, — как это грустно“», — пишет автор.
Затем он переходит к описанию сцен, которые любой врач онкологического отделения видел бесчисленное множество раз: «Казалось, палата была наполнена отчаянным усилием пациентки выжить… Это была сцена казни, жесткого издевательства над ее юностью и нереализованными возможностями». Однако от того, что случилось дальше, мурашки побежали у меня по всей спине и ниже, до самых пальцев ног.
«Ее единственными обращенными ко мне словами были: „Давайте покончим с этим“». Автор возвращается на сестринский пост, в его голове роятся разные мысли. «Я не мог дать ей здоровье, но мог дать ей покой», — пишет он. Затем он набирает в шприц 20 миллиграммов морфина, возвращается в палату пациентки и делает ей укол в вену. «Ровно через четыре минуты, как по часам, ее дыхание начало замедляться, стало прерывистым и затем прекратилось», — пишет автор.
Статья была короткой — чуть больше пяти сотен слов. Рафаэлю было явно непросто ее читать, однако ничто не могло сравниться с ее последними тремя словами: «Все кончилось, Дебби».
Мало что в жизни опустошало меня так, как эти три слова. Позже я узнал, что был далеко не единственным, кого эта статья потрясла до глубины души. Она вызвала бурную дискуссию на страницах JAMA. В ответ на нее редакция получила больше писем, чем после любой другой статьи, напечатанной в журнале за всю его более чем вековую историю
[499]. В подавляющем своем большинстве врачи выступали против этой статьи и того, что она предположительно предлагала. Один из опубликованных в JAMA комментариев был, пожалуй, самым резким:
Публикуя это сообщение, редактор журнала сознательно предает огласке преступление и при этом покрывает преступника. Он преднамеренно сообщает о грубейшем нарушении медицинской этики и при этом защищает виновного от контроля и оценки со стороны коллег, по всей видимости позволяя ему продолжать свою деятельность без угрозы обличения и возражения, даже со стороны лечащего врача пациентки, которую он втайне прикончил… В приличном обществе недопустимо осознанно разжигать споры по поводу таких возмутительных практик, как рабство, кровосмешение или, как в этом случае, убийство… Сама суть медицины ставится тут под сомнение
[500].
Дискуссия не осталась только на последних страницах JAMA. Эд Коч, вспыльчивый мэр Нью-Йорка, назвал статью «явкой с повинной». Он потребовал, чтобы генеральный прокурор США Эдвин Миз обязал журнал предоставить всю информацию, относящуюся к этой публикации
[501]: «Защита источников информации не распространяется на этот случай. Мы имеем дело с признавшимся в убийстве преступником». Генеральный прокурор штата Иллинойс Ричард Дейли взял быка за рога и выдал издающей журнал Американской медицинской ассоциации, штаб-квартира которой расположена в Чикаго, предписание обнародовать все документы, связанные со статьей, включая имя автора. Большое жюри присяжных округа Кук согласилось с необходимостью передать все документы органам штата для проведения дальнейшего расследования
[502].
Вокруг статьи возник целый вихрь теорий заговора: многие вовсе не верили в рассказанную там историю. Эксперты-криминалисты высказывали сомнения, что 20 миллиграммов морфина на самом деле могут привести к смерти, тем более в течение упомянутых в статье четырех минут
[503]. Практикующие врачи считали весь сюжет неправдоподобным. Кто-то сомневался, что какой бы то ни было врач мог принять такое решение в отношении пациента, которого недостаточно хорошо знал
[504]. Джордж Лундберг, на тот момент являвшийся главным редактором JAMA и опубликовавший эту статью вопреки возражениям некоторых своих сотрудников, оказался под перекрестным огнем
[505]. Некоторые даже твердили, что историю про Дебби сочинила жена Лундберга, профессор-филолог
[506].
Когда скандал разгорелся, на Американскую медицинскую ассоциацию со всех сторон посыпались призывы разоблачить автора и отозвать статью. Тем не менее этот текст вызвал и вторую волну откликов, которые исходили от тех, кто, возможно, был заинтересован в исходе дискуссии больше всех остальных, — от пациентов и широкой публики. Молодая женщина, чья мать недавно умерла от рака легких, писала:
Я убеждена, что, если такой пациент желает окончить свою жизнь путем введения морфина или любого другого препарата, который избавит его от боли, этот пациент должен иметь такую возможность. Ни у кого не должно быть права заставлять его страдать
[507].
Другие сообщали, что они «рукоплещут врачу, который придал больше значения боли пациентки, чем жестоким, устаревшим нормам законодательства и профессиональной этики». Пациент по имени Алекс Харди, у которого был диагностирован метастазирующий рак в последней стадии, прислал самый проникновенный отклик:
Мне пришлось пройти путь, полный уклончивых ответов, двусмысленностей и морального лицемерия. Почти ни один врач не хочет смотреть в лицо факту, что один из его пациентов вот-вот умрет. Многие не готовы даже обсуждать смерть. Часто врачи заявляют, что они не могут «строить из себя Бога», отключая искусственное жизнеобеспечение. Но разве они не «строят из себя Бога», когда подключают пациента к нему? Я боюсь лишь того, что какой-нибудь бестолковый врач постарается сохранить мне жизнь вопреки моей воле. Жизнь — это не просто подключение к аппарату или прием огромных доз лекарств. Человек должен иметь возможность мыслить, действовать и участвовать (пусть и в незначительной мере) в каждодневной череде событий
[508].
