Но что она могла сделать? Им всем оставалось только ждать.
* * *
Венетта, тюрьма Карчери.
После того как над городом прогремели дожди, жить в камере стало гораздо легче. Исчезла удушающая жара, от которой саднило горло, и постоянно хотелось пить. Когда дождь хлынул в первый раз, мне казалось, что струи воды с шипением испаряются с раскалённой крыши, настолько там всё прожарилось. Ливень шёл целый день, не прекращаясь, и постепенно в моём каменном мешке становилось прохладнее.
Меня беспокоило только исчезновение Пульчино.
Странно, что тюремщик тоже куда-то пропал. Он не появлялся уже второй день. Вчера мне удалось разложить ракушки на окне так, чтобы собрать немного дождевой воды. Этого хватило, чтобы напиться. Но если так дальше пойдёт, мне грозила реальная смерть от голода… «А вдруг, — похолодела я, — меня действительно решили просто похоронить здесь?» Мне уже приходилось слышать о забытых узниках, ставших призраками страшных темниц Пьомби, Поцци или Карчери.
Всё утро я провела как на иголках, а днём мне внезапно нанесли визит. В камеру явился какой-то важный судейский чиновник в строгом дублете из тёмно-лилового бархата. Его сопровождал пожилой секретарь. Он представился, но от волнения я не запомнила его имя. Первый синьор, занимавший более важное положение, и не думал соблюдать правила вежливости: он лишь окинул камеру брезгливым взглядом, прижал к носу надушенный платок и остался на пороге, не решаясь войти внутрь.
Секретарь отнёсся ко мне с большим сочувствием:
— Завтра состоится суд по вашему делу, синьора, — сообщил он, в двух словах объяснив мне все обстоятельства.
Это известие повергло меня в такой шок, что я совсем растерялась. Меня вызовут в суд? Обычно судьба пойманных «заговорщиков», не относящихся к высшей знати, решалась проще и без всякой помпы. Потом я сообразила: Джулия! Наверняка это она задействовала все свои связи и привлекла нужных людей, чтобы помешать дону Сакетти тихо уморить меня в камере. Хотя нет, Джулия сейчас, должно быть, по горло в детских заботах… Тогда кто же? Бьянка?
В любом случае мне было совестно, что я доставила столько хлопот, и вместе с тем меня охватило тёплое чувство от счастья, что обо мне не забыли. Я чуть не расплакалась от облегчения и так разволновалась, что прослушала вопрос господина секретаря:
— А? Что? — спросила я, вздрогнув.
— Есть ли у вас какие-нибудь просьбы, синьора? — возвысив голос, повторил он.
Было видно, что ему не терпелось от меня отделаться. Его коллега в лиловом дублете нетерпеливо притопывал ногой, всячески давая понять, что они и так слишком задержались. Я отрицательно покачала головой, едва понимая смысл вопроса, но потом спохватилась и попросила воды.
Оба синьора поспешно удалились, прислав вместо себя тюремщика — другого, незнакомого. Тот принёс целый кувшин, накрытый ломтём хлеба. Невероятно! Хлеб был подсохший и приятно пахнул кислинкой. Я вцепилась в него дрожащими руками. После гнусной бурды, которой меня потчевали целую неделю, это был настоящий пир!
Потом я напилась воды из кувшина, умылась и кое-как расчесала волосы пальцами. Выглядела я, конечно, ужасно. Бывшее маскарадное платье, когда-то нарядное, всё пропотело насквозь, превратившись в грязную тряпку. Волосы свисали сосульками, и от меня дурно пахло. Я заранее сгорала от стыда, что придётся появиться в приличном собрании в таком непрезентабельном виде. Увы, об удобстве узников в Карчери не очень не заботились. Из туалетных принадлежностей здесь имелась только лохань для нечистот, которую опорожняли раз в три дня.
До самого вечера я никак не могла успокоиться: ходила взад-вперёд по камере, придумывала себе разные вопросы и репетировала ответы. Интересно, о чём меня будут допрашивать? Я решила, что буду молчать как рыба о своём коротком неудавшемся визите в Дворец дожей и о том, что случилось в крипте графа Арсаго… если о том вообще зайдёт речь. Никакой вины за собой я не чувствовала. Я никогда не злоумышляла против Венетты, не выдавала ничьих тайн и не использовала дарованную мне магию во зло. Судьи просто обязаны были поверить в мою невиновность!
Поздно вечером, когда уже стемнело, я попыталась ещё раз дозваться Пульчино… Тишина. Его не было. Что же могло случиться?
Вдруг показалось, что за окном промелькнула тень. Я встрепенулась: «Пульчино? Это ты?» Что-то тяжелое приземлилось на крышу, послышался скрежет. Под потолком, в том углу, где стояла кровать, чьи-то когти заскребли по железу. Затаив дыхание, я на цыпочках подкралась ближе, прислушиваясь. Вскоре мне на голову просыпалась струйка песка.
Мне стало страшно. Кто-то снова пытался до меня добраться, но кто? Грифон? Честно сказать, даже сейчас с трудом верилось, что эта каменная туша способна ожить! Или Кожаный Человек опять явился по мою душу? Кто бы там ни был, он орудовал наверху с таким упорством, будто твёрдо вознамерился пробить потолок.
Бросившись к двери, я отчаянно заколотила в неё кулаками:
— Помогите!
Никого. Что же делать?! Я была заперта здесь, беспомощная и без всякого оружия!
В сердцах я снова ударила в дверь и, наконец, услышала за ней какое-то движение. Заскрежетал замок, и на пороге появился тюремщик. Мой старый знакомый. В руке у него была дубинка, а фонарь он предусмотрительно поставил на пол, подальше от меня.
— Чего тебе? — рявкнул он. — В подвал захотела?
— Там на крыше кто-то есть! — выпалила я, не решаясь упомянуть о грифоне, чтобы меня не сочли сумасшедшей. — Кто-то хочет забраться сюда!
Тюремщик, засопев, посмотрел наверх. Как нарочно, в углу всё стихло. Тогда он перевёл взгляд на меня, и в нём было столько злобы, что я попятилась.
Я ничего не знала об этом человеке, но раньше он не казался жестоким и никогда не донимал меня грубостями. С тех пор как меня перевели сюда, мы старательно игнорировали друг друга. Мне было унизительно, что чужой человек (да ещё мужчина!) должен был выносить за мной грязное ведро и имел право зайти в камеру в любой момент. Мне казалось, единственный способ сохранить остатки достоинства — просто не замечать этих обстоятельств. Тюремщик, судя по его угрюмому молчанию, всецело разделял эту точку зрения. Но сейчас под его тяжелыми бровями полыхала злоба, а кривая ухмылка была похожа на край ржавой пилы.
— Ну и что? — грубо сказал он. — Завтра тебе вынесут приговор и, надеюсь, утопят в Орфано. Если бы не суд, я бы сам с удовольствием свернул тебе шею!
Я растерялась. За что он на меня так взъелся? Его дыхание отяжелело от гнева:
— Мой сын ходил на галере с синьором Альбицци, — пояснил он коротко и зло. — И погиб вместе с ним. Мы узнали позавчера. Это всё из-за тебя, ты, поганая шпионка, пособница Фиески!
Он выплёлывал эти слова мне в лицо, а я в ответ могла только молча раскрывать рот, как рыба. Пособница Фиески? Я?! О чём он говорит? А ещё меня беспокоило это имя — Альбицци. Почему-то оно казалось знакомым… Где я могла его слышать? Гневные выкрики тюремщика мешали сосредоточться:
