– За чем же дело стало? – весело отозвался он. – Не уезжайте, оставайтесь тут, с нами. Места в доме у нас хватит, а вам же тут нравится, сами говорили.
– И что я буду тут делать? – со смехом поддержала разговор я.
– Не знаю… – слегка растерянно протянул он. – Можете в море со мной ходить. Я вас рыбачить научу, хотите?
– Очень хочу, – честно призналась я. – Но боюсь, у меня не получится. Я как-то была на рыбалке – и за целый день поймала крошечную плотвичку.
– Это потому, что вас неправильные люди учили, – убежденно заявил Костас. – Со мной у вас так дело пойдет, не будете знать, куда рыбу девать.
– Уговорили, – кивнула я. – Завтра… Нет, послезавтра еду с вами на рыбалку. Только вы уж не обманите, возьмите меня с собой.
– Идет! – радостно поддержал Костас. – Только смотрите, я за вами часов в пять зайду, а то и раньше. Не проспите?
– Не просплю, – пообещала я и, помолчав, спросила: – Послушайте, Костас, раз вы тут с самого рождения живете, вы, наверное, всех в округе знаете.
– Есть такое дело, – кивнул он и подлил мне в стакан вина из графина. – А что?
– Я сегодня видела одну очень любопытную женщину, – призналась я. – И мне хотелось бы выяснить, кто она. Знаете, тут неподалеку от деревни есть маленькая древняя церковь?
Выгоревшие пшеничные брови Костаса сошлись над переносицей. Он запустил пальцы в мягкие волны светлых волос на макушке и как-то настороженно отозвался:
– Знаю.
– Я проходила мимо, и мне стало интересно посмотреть на храм поближе. Зашла туда и вдруг наткнулась на эту самую женщину. И, представьте себе, она, похоже, занималась ремонтом храма, белила стены, подновляла облупившиеся фрески. Она была там совсем одна – в таком-то возрасте! Но, как ни странно, мне показалось, что работа – притом нелегкая и выполняемая в полном одиночестве – не приносит ей усталости, а, наоборот, доставляет наслаждение. Вы, случайно, не знаете, кто эта пожилая женщина?
– Почему же? Знаю, – ответил Костас, помолчав и машинально погладив ладонью бородку. – Только история эта длинная. Вы уверены, что вам не скучно будет слушать?
Я отрицательно покачала головой и заверила его:
– Точно не скучно! К тому же я никуда не спешу. Если только у вас еще есть дела…
– Что же, тогда слушайте, – начал Костас и посмотрел куда-то поверх моей головы, видимо, стараясь тщательнее подобрать все же с трудом дававшиеся ему английские слова.
Голос его зазвучал протяжно, неспешно, словно он пересказывал мне народную легенду, много лет передававшуюся из уст в уста и оттого обретшую плавность повествования и обросшую поэтичными подробностями. И я, прислушиваясь к мелодике его речи, как будто бы погрузилась в транс, забыла о том, где нахожусь, перестала слышать смех играющих на улице детей, крики чаек, вдыхать запах жареной рыбы. Повествование захватило меня и перенесло в свой мир.
История эта началась много лет назад, на острове, очень похожем на тот, где мы находимся сейчас. Его омывало такое же ласковое море, обдували теплые ветра, под веселым солнцем вызревали виноград и оливки. А жизнь казалась легкой, счастливой и бесконечной. Разница состояла лишь в том, что остров этот – назывался он Бозджаада – принадлежал Турции, и жили там вперемешку греки и турки. История его сама по себе любопытна. В античные времена там жили греки, затем, в Средние века, остров подчинили себе венецианцы и построили на нем большую каменную крепость для контроля над проливами. Ну а после остров захватила Османская империя. Так и вышло, что на официально принадлежащем Турции острове жило множество греков, которым даже предоставлено было местное самоуправление. Греческие семьи сохранили свою культуру, традиции, и все же отношения между турками и греками были достаточно напряженные, с подспудным недоверием к иноверцам.
Вы, европейцы, наверное, мало знаете о греко-турецких отношениях, хотя история их, словно история двух одинаково вспыльчивых и горделивых братьев, состоит из чреды острых конфликтов и тесных сближений. Сейчас цивилизованные образованные греки и турки ладят нормально, хотя относятся друг к другу не без настороженности. Однако политические разногласия возникают и по сей день. В те же времена случалось такое, что турки и греки мирно существовали бок о бок, как уважающие друг друга соседи, но внезапно вспыхнувшая распря могла в считаные дни все разрушить.
Итак, на острове Бозджаада жила одна дружная греческая семья – мать, отец, двое сыновей и их сестра Калисто, прекрасная, как мраморная статуя из Парфенона. Все было поразительно хорошо в Калисто – медового цвета пышные волосы, глаза прозрачные, как морская волна, губы такие нежные и розовые, как лепестки олеандра, фигура легкая, тонкая и гибкая, словно виноградная лоза. Девушкой она была умной, ласковой, работящей, семью любила без памяти, помогала матери по дому. Но уж очень своенравным, страстным и упрямым характером ее наградила природа! Если решила что Калисто, то так тому и быть.
Кроме крутого нрава, судьба дала ей еще один удивительный дар – Калисто умела рисовать так, как не умел никто. Она рисовала с самого детства. Бывало – возьмет уголек и примется чертить что-то на беленой стене сарая. Отец уже соберется прикрикнуть на нее за то, что портит домашнее имущество, а потом как поглядит на выходящие из-под руки Калисто высокие обрывистые берега, укромные бухты и уплывающие вдаль корабли, так и засмотрится, так и забудет, что хотел наказать дочь.
Многих парней пленяла Калисто своей красотой, многие приходили к ее отцу просить руки дочери. Но только одного полюбила она всем сердцем – Ибрагима, парня из турецкой семьи, что жила по соседству. Ибрагим был хорош собой – высокий, стройный, с широкими плечами, сильными загрубевшими от работы руками. Он мог подхватить Калисто с земли и кружить, кружить в воздухе бесконечно, а потом, так и не запыхавшись, поставить на землю. Ибрагим был рыбаком, как и я. Каждое утро уходил он в море, Калисто же провожала его в едва теплящихся рассветных лучах, держала за руку и давала напутствие, чтобы вернулся он невредим.
Однажды налетел страшный шторм, много рыбачьих лодок прибило к берегу, расколотыми в щепки. Много рыбаков погибло. А Ибрагим пропал – не вернулся ни к вечеру, когда шторм утих, ни назавтра. Мать его выплакала все глаза, отец ходил чернее тучи. И лишь Калисто, спокойная, уверенная, продолжала выходить на берег и вглядываться в горизонт.
– Он не погиб, я знаю, – отвечала она. – Он вернется ко мне, ведь он обещал.
И только все чаще рисовала горбоносый профиль Ибрагима – то карандашом на листе, то краем морской раковины на песке.
Только через неделю вернулся Ибрагим, когда родня уже была готова совершить по нему джаназа-намаз – поминальную молитву. Калисто стояла на берегу, и море ласкало волнами ее босые ноги, а ветер трепал медовые кудри. Приложив ладонь к глазам, она вглядывалась в линию горизонта и вдруг радостно вскрикнула:
– Вон он! Плывет! Ибрагим!
