Я предприняла попытку освободиться из его объятий, но мне позволили лишь поднять голову. Моя талия все еще продолжала оставаться в тесном плену, и невольно в голове зарождались мысли, какое сильное у герцога тело и как приятно к нему прижиматься.
— Мисс Мэри, я повторю свой вопрос — могу ли я рассчитывать на ваше прощение?
Куда исчез холод из его глаз? Или со столь близкого расстояния я просто не могу его рассмотреть? Но ведь даже цвет глаз неуловимо изменился. Они потемнели и перестали казаться прозрачными.
— Сэр, прошу вас отпустить меня. Это неприлично…
— Не раньше, чем вы простите меня, мисс Мэри.
— Мне не за что вас прощать, — снова попыталась высвободиться я, но только того добилась, что прижали меня еще сильнее. Настолько тесно, что в какой-то момент я задохнулась, а лица моего коснулось горячее дыхание герцога. — Прощение вам нужно просить у дочери… — уже совсем слабым голосом пролепетала я. Моя бедная голова! Отчего же ты внезапно закружилась?
— Тогда я приглашаю вас прогуляться до моего кабинета, — каким-то странным голосом проговорил герцог, все еще не отпуская меня, словно руки его вдруг перестали слушаться.
— Хорошо, сэр, пойдемте, — снова пошевелилась я, переставая понимать уже что-либо и полагая, что абсурднее ситуации не придумаешь.
Наконец-то я получила свободу! Не удержала вздох облегчения, когда герцог отпустил меня. Впрочем, сразу же он взял меня за руку и повел на выход из зала. И на протяжении всего пути до кабинета руки моей он не выпустил. Именно этот факт заставил меня покраснеть, а тетушку Пэм удивленно вскинуть брови, когда она повстречалась нам на лестнице. И еще пара служанок нам встретилась, так что на свою порцию сплетен я теперь смело могла рассчитывать. Что ж, как говорит матушка, нет таких людей, про которых не сплетничают. А если и есть, то на небесах и их давно уже причислили к лику святых. Себя я точно святой не считала, и слава Богу, пока еще ходила по земле. На том и успокоилась.
— Присядьте, мисс, — подвел меня герцог, как малого ребенка, к тому самому стулу, где я уже имела честь сидеть, а сам обошел стол и остался стоять. — Хотите увидеть мою жену?
Вопрос меня даже не смутил, а немало напугал.
— Она же почила, сэр, насколько мне известно, — проговорила я, чувствуя, как дрогнул голос.
— Все верно, — медленно кивнул он. — И оживить ее никто не в силах. Но память о ней я увековечил.
— Вот как? — решилась я на реплику, чувствуя себя все глупее, не понимая, что он от меня хочет.
Герцог отошел к стене и вернулся к столу с чем-то большим в руках. По богатому багету я определила, что это картина, чью заднюю сторону я сейчас рассматривала. И тут же мне стало стыдно за собственную недогадливость. По всей видимости, на картине изображена его жена.
Он поставил картину на стол и какое-то время рассматривал ее. В глазах его плескалась задумчивость, и я вдруг подумала, что на любимых и умерших обычно смотрят как-то иначе. А потом герцог повернул картину ко мне лицом, и я была поражена тем, что предстало моему взору.
Назвать девушку, что смотрела на меня с полотна, некрасивой ни у кого бы не повернулся язык. Ее золотистые волосы обрамляли нежный овал лица и струились по плечам крупными блестящими локонами. Черты лица поражали изяществом, а цвет можно было сравнить разве что со слоновой костью. Но самыми поразительными были глаза. В глубине синих озер застыла вековая злоба. Это первое, что пришло мне на ум. А потом я подумала, что Серина разве что цвет глаз унаследовала от матери. Гораздо больше ей досталось от отца, и теперь я это понимала.
— Я полюбил ее с первого взгляда, а потом заставил полюбить себя, — заговорил герцог, и голос его звучал хрипло, надорвано. — И знаете, что самое страшное, мисс Свейн?
Он перевел на меня взгляд, а я с трудом заставила себя прошептать:
— Что?
Ответ заранее боялась услышать, примерно догадываясь, каков он будет.
— Только глядя на меня у нее не было такого выражения в глазах. Для меня одного она старалась быть доброй. А я любил ее даже злой, прощая ей все. Бог рассудил по-своему, забрав ее и прекратив ее бесчинства на земле. И если бы не это, я мог бы превратиться в такое же чудовище.
Вся глубина его личной трагедии вмиг раскрылась передо мной. И сочувствие не заставило себя ждать. Но все, что поведал мне герцог, не имело никакого отношения к его дочери. Я все равно не понимала, почему малышка должна расплачиваться за грехи матери. Чем она лично заслужила нелюбовь отца?
— С самого рождения Серины я вижу ее мать в ее глазах, — вновь заговорил герцог, отвечая на мой немой вопрос. — Не всегда, но изредка она смотрит на меня так же. И я не хочу больше любить зло, мисс Мэри! Это причиняет слишком сильную боль! — с вызовом закончил он, убирая портрет со стола, скрывая от моих глаз ту, чей образ еще долго я буду рисовать в своем воображении.
— И ради собственного благополучия, сэр, вы готовы перечеркнуть жизнь дочери, не дать ей ни единого шанса заслужить вашу любовь? — в ужасе пробормотала я, чувствуя, как на глаза снова просятся слезы. — Неужели вы не видите, что она не такая? В ее жизни так мало любви, что она готова собирать ее по крохам, чтобы окончательно не ожесточиться. И это произойдет рано или поздно, если вы и дальше будете отталкивать ее!
— Увы, мисс, но это нежелание сильнее меня, — опустился он на стул, положа руки на стол и сцепив пальцы в замок. Я видела, как нелегко ему далось это признание, но жалости во мне больше не было. — И вряд ли что-то способно его вытравить из меня.
Я встала, намереваясь покинуть его кабинет. Смотреть и дальше в его холодные глаза, слушать этот притягательный голос, говорящий чудовищные вещи, я больше не могла. Мне нужно было побыть одной, чтобы успокоиться. А еще следовало решить, что же делать дальше, как помочь малышке Серине.
— Надеюсь, сэр, когда-нибудь вы поймете, как сильно ошибаетесь, — сказала я напоследок и поспешила на выход. Подальше от замка, где не витает столько несправедливости и жестокости!
Глава 13
Покинув кабинет герцога, я не рискнула выйти из замка. Душе и мыслям моим требовался простор, но и осторожность не дремала. Не следовало сейчас действовать на эмоциях. Куда как лучше подумать. Кто знает, может и герцогу я найду оправдание. В конце концов, его жизни не позавидуешь. Кто сознательно гонит от себя любовь, вряд ли может стать счастливым.
Я поднялась в свои покои и вышла на балкон. Шаль плохо спасала от пронизывающего ветра, но сейчас я ему был даже рада. Хотелось думать, что с каждым его порывом на одну печальную мысль в моей голове становится меньше. А перед мысленным взором все еще продолжало стоять лицо герцога. Как он смотрел, когда рассказывал про покойную жену, как менялся, ожесточался его взгляд. Вот уже пять лет, как он заточил свои чувства в темницу, думая, что так сможет начать жизнь заново. Но так не бывает! И разве может быть счастлив тот, рядом с кем страдает родное существо.
