Хотелось немедленно зайти к соседке Татьяне и извиниться за вчерашнее, но у подъезда он встретил того самого историка, с которым когда-то мама спорила у Инны.
Историк, открывая дверь одной рукой, его узнал, заулыбался, весело спросил Дробышева:
– Как ваша матушка?
Вообще-то, спросить следовало еще и о батюшке, в гостях у Инны родители были вдвоем.
– Нормально, – заставил себя улыбнуться в ответ Дробышев и, как дурак, добавил: – Спасибо.
– Ваша матушка удивительная женщина. – Историк вызвал лифт, повернулся к Дробышеву. – Редкая. Вы это цените.
– Я ценю, – кивнул Дробышев.
Сегодня из него все делают дурака. Наверное, карма такая.
Инна Ильинична ждала гостя у открытой двери, прислонившись к дверному косяку.
– Здравствуй, Степа, – ласково улыбнулась Дробышеву, а с историком расцеловалась.
Дробышеву нечего было делать у соседской двери, но он продолжал стоять. Историк ошивается на телевидении, наверное, у него есть выходы на журналистов. У Дробышева-то точно таких знакомств нет.
– Заходи, Степа, – пригласила Инна Ильинична. – Посиди с нами.
– Я на минутку, – виновато улыбнулся Дробышев. – Я не стану вам мешать.
– Ты нам не помешаешь. Мы тебе очень рады.
Жаль, он не помнил, как звали историка. От этого Дробышев чувствовал себя еще большим дураком.
– Проходи, Гоша.
Георгий Вениаминович, вспомнил Дробышев. Точно, Георгий Вениаминович.
Недавно, приехав к родителям, Дробышев слышал, как Георгий Вениаминович, тихо повествуя с экрана телевизора, произнес: «…когда деникинские войска освободили город от красных…». Мама тогда поморщилась, Дробышев тоже. В Гражданскую войну отличились все, и белые, и красные, и синие, и зеленые. И зверства были с обеих сторон, и героизм был. Впрочем, Дробышев историку не судья.
Гостей Инна Ильиична усадила в комнате за стол, сама прикатила столик с чайником, чашками и массой каких-то пирожков и пирожных.
Наверное, разговор на интересующую тему надо было наводить исподволь, но Дробышев вздохнул и сказал:
– В Подмосковье коррупционные посадки.
– Читал в новостях, – кивнул и с любопытством посмотрел на него историк.
Инна Ильинична замерла с чайником в руках и тоже посмотрела на Дробышева. Только не с любопытством, а с удивлением и пониманием.
– Ты в связи с этим заглянул в архив Максима? – соседка отличалась большой проницательностью.
– Да, – кивнул Дробышев.
– Я тоже. Мне фамилия показалась знакомой, и я ее в архиве брата нашла.
– Кому-нибудь дорогу перешел, – вздохнул историк, имея в виду попавшегося коррупционера.
– Вы не знаете, кто собирал на него компромат? – напрямую спросил Дробышев.
– Откуда же мне знать? – опешил историк Гоша.
Почему-то Дробышев думал, что он добавит «молодой человек», но историк обошелся без этого.
– Истории о пойманных коррупционерах сплачивают общество… – начал рассуждать Георгий Вениаминович.
– Общество может сплотить только идея социальной справедливости, – поморщилась Инна Ильинична. – А с этим у нас в стране так себе.
– Такие публикации как раз и создают иллюзию социальной справедливости…
– Георгий Вениаминович, – в отчестве Дробышев все-таки сомневался, но историк его не поправил. – Вы не можете узнать, кто готовил статью?
– Гоша, мы тебя просим. – Инна Ильинична мгновенно поняла все правильно. Все-таки соседка у него замечательная женщина.
Историк отпил чай, поставил чашку на стол.
– Где была публикация?
– Не знаю, – признался Дробышев.
– Я не занимаюсь политикой…
– Гоша, попробуй узнать! Ты же бываешь на радио. Понимаешь, этот компромат был в архиве Максима. Я тебе рассказывала про его архив. – Инна Ильинична откинулась на стуле, сцепила руки. – Егора убили, и сразу появилась публикация…
Историк нахмурился, допил чай. Хозяйка налила ему еще.
– Спасибо, я пойду, – поднялся Дробышев.
– Передайте привет матушке.
– Обязательно.
Инна Ильинична проводила его до двери и напоследок все-таки спросила:
– Как ты думаешь, Егора убили из-за архива?
Дробышев молча пожал плечами – понятия не имею.
Соседка не спросила главного – какое ему дело до архива ее брата и даже до убийства ее племянника. Впрочем, на этот вопрос он едва ли смог бы ответить.
Вместо того чтобы отпереть собственную дверь, Дробышев подошел к еще одной соседской двери, а когда Татьяна ему открыла, сказал:
– Пойдемте в ресторан.
– Нет, – она равнодушно повела головой. – Сегодня не получится. Извините.
Их разделяла дверь, и он не мог, как вчера, потянуть ее за руку. Впрочем, сейчас их разделяла не только дверь, Влада вчера оборвала что-то хрупкое, тонкое, что начинало их связывать.
Татьяна захлопнула дверь. Дробышев отпер квартиру и, бросив куртку в прихожей, лег на диван. Ему не хотелось ничего, ни есть, ни пить, ни читать. Ему даже думать не хотелось.
Ему весь день хотелось увидеть соседку, а она смотрела мимо него равнодушно и со скукой.
Он бы мог пролежать так до утра, но Владе нужно было все-таки позвонить, коричневая иномарка могла быть и не выдумкой, он поднялся, взял телефон.
– Ты как? – спросил Дробышев.
– Ничего, – помедлив, ответила Влада. – Ничего, Степа. Спасибо.
– Сомнительных машин не видела?
– Нет.
Дробышев поплелся в ванную, потом сжевал бутерброд с колбасой и опять послушал про подмосковный коррупционный скандал.
Очень хотелось снова позвонить в дверь к соседке и оправдаться за вчерашнее, и объяснить, что ему зачем-то необходимо еще раз сходить с ней в ресторан или хотя бы просто поговорить, но он хорошо помнил равнодушный взгляд и постарался не думать о Татьяне.
25 марта, пятница
Таня поняла, что было неправильным на записях с камер наблюдения, проснувшись под утро. Вставать в пять утра было глупо и неправильно, потому что идти на работу следовало выспавшейся и с ясной головой. Все-таки работа у нее ответственная. Но Таня встала, сварила кофе и опять села за компьютер.
Ноги бегущего на экране были женскими. Длинные, красивые, обтянутые джинсами ноги с относительно небольшими ступнями. У мужчин ступни обычно длиннее. Мужские ноги и ноги женские, даже одинаково одетые и обутые, отличить можно сразу.
