Возмущенно бормоча, Люба закрыла свою дверь, и Люсинда моментально оказалась безо всякой поддержки.
Нужно уходить очень быстро. Так быстро, чтобы он не успел ничего сказать. А то хуже будет.
Люсинда ринулась вниз по лестнице, но у самой двери он ее перехватил. Он был небольшого роста, с покатыми плечами, но жилистый и довольно сильный.
– Куда бежишь, слушай? – спросил он, и обезьянья волосатая лапка крепко сжала ее локоть. – Куда торопишься? Свидание у тебя?
– В супермакрет, – сказала Люсинда. – Тете Верочке за тортом.
– Ай, зачем обманываешь?! Нехорошо обманывать!
– Да что мне тебя обманывать! Я правду говорю.
Ашот прищурился. На лысине у него проступил пот, Люсинде было видно, как он блестит.
– Садись, подвезу.
– Да не, не надо, я сама!
Она еще пыталась изобразить дурочку, как-то отвертеться, но уже было понятно, что на этот раз все плохо, гораздо хуже, чем обычно, потому что Ашот разозлен, разозлен всерьез, и Люба что-то там напортачила, а именно она всегда говорила ему про Люсинду – не трогай!
– Садись, говорю, – настойчиво сказал Ашот и тяжело поглядел на нее. – Подвезу.
На улице было совсем темно и ветрено, как бывает в марте, когда зима вот-вот сломается, вот-вот, еще немного, и весна победит, но пока еще не понятно до конца, кто кого, пока еще они борются, и то одна одолевает, то другая.
Боком к подъезду, очень близко стояла какая-то большая машина, Люсинда не разглядела какая, да она и не понимала толком в машинах. Ашот всегда въезжал почти в подъезд – истинный хозяин жизни!
– Давай-давай, иди, иди! – Он крепко держал ее, локоть не выпускал, а Люсинда делала попытки освободиться, пока еще слабые, не слишком настойчивые, потому что понимала – как только она начнет вырываться всерьез, а он всерьез будет ее не пускать, настанет ей конец. Нужно как-то ловко выкрутиться, выйти из положения, быстро придумать что-нибудь, ну, например, что живот у нее болит или что-то в этом роде, но, как назло, ничего не придумывалось, то ли от страха, то ли потому, что она уже сто раз придумывала!
Машина мигнула, щелкнули замки в дверях. Ашот, придерживая Люсинду и косым глазом контролируя каждое движение, подтаскивал ее к двери, а она не шла.
– Да ладно, ну чего ты, чего!.. – бормотал он с сильным акцентом. – Девушка ласковая должна быть, а ты не ласковая, я тебе колечко подарю, только вчера купил, с камушком, специально для тебя купил!..
– Да не надо мне ничего, – яростно пробормотала Люсинда и дернула руку. Затрещала ткань. От неожиданности или потому, что она была сильной, он выпустил рукав, и Люсинда отпрыгнула обратно к подъезду.
– Вот и езжай себе, – выпалила она скороговоркой, – а я своей дорогой пойду. Понял?
Лицо у хозяина жизни потемнело, налилось кирпичным цветом, и в свете фонаря это было страшно.
– Ты что? – спросил он и сделал шаг к ней. – Ты что со мной играешь? Со мной нельзя играть! Я с тобой по-честному, а ты со мной как? Проститутка русская! А ну давай в машину, быстро!
– Не пойду, – твердо сказала Люсинда и отступила еще на шаг. Спасительный подъезд был близко, только куда бежать?! Домой?! Она отпирать будет три часа, а на звонок тетя Верочка ни за что не откроет! Звонить соседям? Ничейная баба Фима глуховата, да и толку от нее никакого, Люба, впавшая к Ашоту в немилость, тоже вряд ли ей поможет, а на плановика надежды никакой. Он был круглый, гладкий, носил очки и всех поучал – разве такой спасет!..
– Куда пошла-то? Куда? Куда бежишь? Завтра же ко мне обратно прибежишь, на колени встанешь, чтобы на работу взял! – Ашот говорил и медленно наступал на нее. – Давай полюбовно, говорю же, колечко подарю!
– Да отстань ты от меня, – бормотала Люсинда, – у тебя жена, дети, лысина вон! Чего ты ко мне прицепился?!
– А ты не знаешь, чего? Недотрога, что ли? Так я тебе сейчас покажу, чего!
– Отстань от меня.
– Ну, приди завтра на работу, попробуй только! Садись в машину, быстро, сучка крашеная! Прошмандовка базарная!
От того, что он ее обзывал, у Люсинды загорелись щеки. Хоть она и работала на рынке, а оскорбления всегда были для нее… тяжелы. Никак она не могла привыкнуть.
– Не сахарная, не растаешь! Тебя кто на работу взял? Тебе кто деньги платит? Ты должна отрабатывать!
– Я свои деньги с лихвой отрабатываю! Ты на мне каждую неделю такой навар делаешь!
– Я тебя, суку, сколько лет держу, а расплачиваться когда будешь? За мою доброту? Да стоит мне позвонить только, и тебя менты из Москвы выбросят, б…ь! – И добавил пару совсем уж невозможных слов, а потом кинулся на Люсинду, схватил и поволок.
Она молча сопротивлялась.
От него пахло луком и еще какой-то дрянью, он сопел прямо ей в лицо, выкручивал руки – больно! – и ногой подпихивал ее ноги, так что у нее подламывались колени. Она была высокой и сильной, и у него не получалось ее тащить, и тогда, коротко и страшно размахнувшись, он ударил ее по лицу, по скуле и, должно быть, по глазу, потому что глаз взорвался и потек по лицу, а на том месте, где он был, осталась дырка, и в ней было горячо и невозможно как больно!
От отчаяния и боли Люсинда рванулась и вырвалась, и вбежала в подъезд, но он уже настигал ее, был уже почти рядом, и тогда она увидела веник. Веник стоял в уголке, за дверью. Она схватила веник, повернулась и, почти ослепшая от боли и вытекшего глаза, стала лупить веником по ненавистной смуглой физиономии, по рукам, по всему, куда доставала.
– Су-ука!..
Ашот закрылся рукой, и она побежала вверх по лестнице, придерживая свой глаз, который, оказывается, не вытек, а словно болтался на веревочке, и его приходилось придерживать, чтобы не упал, потому что изнутри его будто выталкивал раскаленный прут.
– Стой, стой, убью, б…ь!
Она неслась вверх, ничего не видя, выскочив на площадку второго этажа, заколотила в Липину дверь.
– Стой, сука!
Дверь подалась, Люсинда ввалилась в квартиру, с той стороны налегла и быстро заперла на замок и еще щеколду задвинула.
Снаружи в дверь словно ломился людоед – все стена сотрясалась и ходила ходуном.
– Открывай, все равно достану! Открывай, б…ь! – И мат, мат, мат, какого Люсинда даже на своем рынке не слыхала.
Она тяжело дышала, в груди у нее жгло, стальной прут протыкал мозг и, кажется, вылезал из затылка, а с той стороны ломился Ашот.
– Липа! – закричала Люсинда. Пот тек, заливал глаза, которые сильно щипало, но это означало только одно – они целы, целы!.. – Липа, помоги!!
– Открывай, зараза!.. – И новый удар, сотрясший стены.
Никто не шел ей на помощь, и, придерживая дверь спиной, она нагнулась, отчего стальной прут вылез совсем, и стала тащить обувную полку, чтобы забаррикадировать дверь. Вряд ли обувная полочка могла ей помочь, но Люсинда тащила изо всех сил, ожидая нового удара!
