– Ты что? – спросила она, когда Люсинда допела. – Придуривалась?
– Как?!
– Ты все это время придуривалась, что не умеешь по-русски говорить, какие-то небеса у тебя все дышали зарею?! Папа, помахав полями фетра! Это что такое?
Олимпиада была так грозна, что Люсинда перепугалась. Она даже не поняла, понравилась песня Липе или нет.
– Да умею я говорить! Я тебе все время толкую, что умею! А писать я еще лучше умею, мне так русичка и говорила, что я грамотная! Просто я же на рынке работаю, а там все так говорят, понимаешь?
– Нет, но небеса-то, небеса!..
– А небеса – это я ж моментально придумала, а про папу я долго придумывала, понимаешь? И за сочинения у меня всегда пятерки были, хотя русичка строгая была! Она мне говорила: «Окорокова, ты пишешь лучше, чем говоришь!»
Олимпиада покрутила головой.
– Так ты, выходит, гений?!
Люсинда, очень польщенная, пожала плечами.
Все помолчали.
– Так это… Тебе понравилося или нет?!
– Мне понравилося! – в сердцах ответила Олимпиада Владимировна. – Даже очень понравилося! А до этого мне ничего не нравилося!
– Может, ты просто не хотела слушать? – мягко спросил Добровольский.
Он допил вино, поставил бокал и посмотрел на Люсинду:
– Ну, чтобы закончить с лирической частью, я хочу предложить вам поехать со мной, чтобы вас послушал Федор Корсаков. Я договорюсь, и, если вы выберете время, мы с вами съездим.
– Какой Корсаков? – спросила Олимпиада, сильно наморщив брови. – Тот самый?!
Добровольский пожал плечами:
– Мы учились в одном классе. Теперь он музыкальный продюсер. Как это говорится?..
– Акула шоу-бизнеса, говорится, – мрачно подсказала Олимпиада. – Самый известный в этой стране.
Дзи-инь, звякнула гитара.
Люсинда Окорокова нашарила на столе французскую бутылку с длинным горлышком, поднесла ко рту и глотнула.
Бу-ульк, булькнула бутылка.
Добровольский не ожидал, что его слова произведут в массах такие разрушительные действия.
– Я ничего не обещаю, – сказал он быстро. – Ничего! Он сам будет принимать решение, но, если вы согласны, я вас ему представлю.
Люсинда поперхнулась и стала кашлять.
– Я согласна! – закричала она и опять стала кашлять. – Я согласна! А когда, когда?!
– Я позвоню, – настойчиво повторил Добровольский. – Если Федор не улетел, а он должен быть здесь, потому что мы уже созванивались, он нас примет.
Люсинда Окорокова вскочила с места, подхватила свою гитару и смачно ее поцеловала. Поцеловать Добровольского она не решалась.
– Девочка моя! – сказала она гитаре и еще раз поцеловала.
– Да ничего еще не произошло, – попытался остудить ее пыл Добровольский, но она не слушала, танцевала по комнате и кричала «ура».
– Как же не произошло? – сказала Олимпиада негромко. – Конечно, произошло. Она здесь почти шесть лет, на рынке торгует и с теткой живет, которая ее за прислугу держит. Она каждый день новую песню сочиняет. Я думала, они все про небеса, а они вон какие!.. А ты ей только что сказал, что ее послушает Корсаков! Это же сразу все меняет. Получается, что все не зря – и рынок, и тетка, и все! А ты говоришь – ничего не произошло!..
Некоторое время они смотрели на Люсинду, которая все танцевала и кружилась, а потом еще спела песню, очень плохую, и Добровольский сказал, что она плохая, но Люсинда ничуть не расстроилась.
Одна хорошая все равно есть! И Липа у нее спросила, может, она гений?!
Потом Олимпиада пошла варить кофе, и Добровольский решил, что должен спросить сейчас, потому что он за этим и пришел, – спросить и получить ответы.
– Люся, – сказал он, когда Люсинда все-таки уселась и быстро ложкой доела из миски весь салат с крабами, а потом пальцем вытерла стенки и облизала палец со всех сторон. Глаза у нее сверкали, как у кошки, и она была очень красива, просто глаз не оторвать. – Люся, я хочу задать вам вопрос, раз уж я вас здесь застал.
– М-м?
– Когда Парамонов упал с крыши, вы были на площадке между первым и вторым этажом. Что вы там делали?
Это было так неожиданно и так страшно – удар под дых, что Люсинда даже сразу не поняла, что она тоже упала с крыши, как Парамонов.
Олимпиада вышла из кухни и стала в дверях.
Люсинда пыталась быстро придумать, что бы ей такое соврать, но придумать не могла, и было совершенно понятно, что она собирается врать.
– Вы сказали, что ваша тетя смотрела телевизор, а вы вышли, потому что услышали, как Парамонов упал. Но это неправда. Я смотрел с улицы на ваши окна. У вас глухие железные ставни. Вы ничего не могли увидеть и тем более услышать. Вы были без верхней одежды, значит, на улицу не выходили.
Люсинда посмотрела на него с совершенно несчастным видом.
Олимпиада медленно подошла к ней и спросила с изумлением:
– Люська?! Ты что? С ума сошла! Отвечай немедленно!
Но ответить она не успела. В дверь позвонили.
…Жорж Данс отворил дверь и очень удивился, увидев у себя на пороге тетку с первого этажа.
– Здравствуй, милый, – ласково сказала та. – Можно мне пройти-то?
Он подумал и посторонился, пропуская ее.
Она была большая, важная, в расписном балахоне, на котором цвели заморские цветы и порхали заморские птицы.
На столе у него лежала рукопись – та самая! – и еще листочек бумаги, на котором он вел свои подсчеты.
Жорж, потеснив на пороге комнаты тетку, бросился вперед и проворно спрятал и рукопись, и бумажку в стол, задвинул ящик и повернулся к столу спиной и сложил руки на груди.
– Что вам? – сухо спросил он тетку.
Он знал, что она гадает, но позабыл, как ее зовут. Вообще он не любил, когда соседи совали нос в его дела. Кто их знает, что там у них на уме, может, они роман его хотят украсть! Пронюхали, что он должен перевернуть всю русскую литературу, и уже зарятся на его лавры и мировую славу! А может, и вовсе недоброе затевают. Жорж знал, что на гениев то и дело бывают «гонения», и был уверен, что и сам без «гонений» не обойдется, и ожидал их с мученическим смирением и кроткой улыбкой – ему представлялось, что все гении именно так себя ведут.
Но все же лучше от соседей подальше, подальше!..
– Что-то ты грязью совсем зарос, милый, – пропела тетка добрым голосом, а сама так и стреляла глазками по сторонам! Над глазами у нее были нарисованы синие облака – наверное, ей казалось, что это очень красиво, когда веки сверху закрашены синим. – А чего ж это Люсенька не приходит к тебе убираться?
