– Ну что ж. Слово предоставляется обвинению.
На этот раз – никакой клаустрофобии. Когда он впервые оказался в подобном месте, его охватила паника. Именно тогда он дал себе слово: никогда не возвращаться в тюремную камеру.
Но вернулся. С долгим сроком в перспективе.
Отвратительная иллюзия как была, так и есть: кажется, что стены камеры не стоят вертикально, как им положено, а наклоняются внутрь и вот-вот сомкнутся на потолке. Теперь он, по крайней мере, знает, что это всего лишь оптический обман.
Страха он не чувствовал. Что-то другое, чего он и сам не мог определить. Новое ощущение: он как бы смотрел на себя со стороны и не узнавал.
Конечно, суд вынес решение о продолжении содержания под стражей. Эмили билась, как лев, но при выборе меры пресечения это не имело значения. Другое дело – в суде. Там каждое обвинение должно быть безупречно доказано, каждая улика подтверждена. Если есть хоть малейшее сомнение – обвинение снимается, подсудимый волен идти на все четыре стороны. Недаром в Швеции процент оправдательных приговоров выше пятидесяти
[69].
А на предварительном заседании – достаточно обвинителю произнести слова «веские причины», и вопрос решен.
Как и в тот раз, он все время вспоминал родителей – непонятно, почему именно в тюремной камере приходили в голову эти мысли.
Детский уголок в библиотеке. Кругом подушки и плюшевые медвежата. Он у мамы на коленях, в руках у нее «Братья Львиное Сердце»
[70].
«Есть вещи, которые человек должен делать, несмотря на опасность, иначе он не человек, а дрянь».
– Золотко мое, ты понимаешь, что это значит? – мамин голос.
Он качает головой – ему пять или шесть лет.
– Нет, мам, не очень. Какие вещи человек должен делать?
Она чмокает его в щеку, хотя он очень стесняется, когда она целует его при других.
– Человек должен быть добрым, Тедди. Человек должен быть добрым, хотя иногда это очень нелегко…
Тедди, не отрывая взгляда, смотрел на железную дверь. Он смотрел на нее и раньше, когда еще не был формально арестован, считался задержанным. Вслушивался в звуки в коридоре: чьи-то шаркающие шаги. Прикладывал ухо: не дышит ли кто за дверью. Ему приносили еду, и он колдовал, как заправский кравчий при своей собственной королевской персоне: искал таблетки и странные жидкости, обнюхивал, клал в рот крошечные кусочки и зажмуривался, пробуя на вкус – нет ли подозрительной горечи, сладости или кислоты.
Его выводили на обязательную прогулку на крышу, и он напрягался всем телом. Ожидал нападения и не знал, когда и откуда его ждать.
– Мы же совсем не знаем друг друга, – сказал надзирательница Бритта, которая провожала его на прогулку. – А ты смотришь на меня так, будто я собираюсь поставить тебе подножку. Или укусить.
Он тут же сообразил, как выглядит в глазах окружающих. Странно, но раньше он никогда об этом не думал. А может, его и вправду гонит?
[71]
А в камере он старался держаться как можно дальше от двери. Подойдет послушать на секунду – и опять в дальний угол, хотя расстояние всего метра четыре. Отходит и ждет.
Чего? Он и сам не знал. Что кто-то войдет. Кто-то, кто хочет с ним покончить.
Они знают, что он знает. Они убили Фредрика О. Юханссона. Они готовы на все.
Ночью не спалось. Те же самые мысли, как будто кто-то закольцевал запись и она повторяется вновь и вновь. Звонил Эмили – разрешено звонить только адвокату. Хотел попросить ее связаться с Кумом – но не решился: телефон прослушивается не хуже телефона Ассанжа в эквадорском посольстве.
Глаза широко открыты. Он слышит собственное дыхание. Крики и рев неопытных идиотов в коридоре постепенно затихли. Даже чудики уснули, устав от собственных истерик. Часов в камере нет; предположительно первый час ночи, а может быть, начало второго. Но не раньше и не позже: в это время года начинает светать около двух.
Наверное, стоило бы еще раз прочитать материалы обвинения – Эмили дала ему скрепленную пачку бумаг, но он и так знает их наизусть, включая фотографию с камеры наблюдения, запечатлевшей его, Тедди, у двери в подвал. С фомкой в руке. Лучше бы его не было, этого снимка.
Тедди постарался унять учащенное дыхание. Он чувствовал себя больным. Иногда начинало знобить, мышцы напряжены и скованы. Он не сразу догадался, что это за болезнь. Болезнь, которой он не болел ни разу в жизни, и иммунитета против этой болезни у него не было.
Страх.
В первый раз в жизни ему, Тедди Максумичу, было по-настоящему страшно. Страшно за свою жизнь. За жизнь его нерожденного ребенка.
Чушь какая… он похищал и избивал людей, его самого хватали оперативники, тыкали в физиономию своими МР-5, он вел отчаянную войну с Кумом, его избивали оборотни-снюты, держали в камере – и ему не было страшно. То есть, наверное, было, надо быть психом, чтобы не бояться в таких ситуациях, – но только теперь он понял, что такое настоящий страх. Каждый звук в коридоре отдавался в теле ледяным разрядом. Пульс учащался при одной мысли, что ему придется спать в этой камере.
Тедди проснулся и понял, что не может дышать. Судорожно пытается вдохнуть – и не может. Попытался встать – но чудовищная тяжесть придавила его к койке. Это уже не сон.
ЭТО НЕ СОН!
Кто-то душил его. Уселся ему на спину – и душил.
Попытался рвануться в сторону, но голову что-то удерживало.
Удавка.
Воздуха, воздуха… ему срочно нужен кислород.
Он попытался зацепить петлю, стягивающую шею, но не смог – она уже глубоко врезалась в ткани.
Почему неизвестный просто не всадил ему нож в спину, пока он спал?
Ясно, почему. Удушение – самый надежный способ свалить смерть заключенного на самоубийство. Это случается в тюрьмах каждый год: поясной ремень, простыня – все что угодно.
Ну нет.
Он начал метаться из стороны в сторону. Пытался сбросить убийцу.
В глазах потемнело, вот-вот потеряет сознание. Сколько секунд ему осталось?
Лихорадочный калейдоскоп картинок: Живот Эмили, скрепленная толстая пачка бумаг у нее подмышкой. Он начал шарить рукой по полу.
В глазах сверкнула молния, голова вот-вот взорвется.
Наконец он нащупал огромную металлическую скрепку. С трудом сдвинулся на несколько сантиметров в сторону. Днем, пытаясь заставить себя сосредоточиться на чтении обвинительного заключения, он машинально сгибал ее и разгибал – теперь это была уже не скрепка, а кусок толстой медной проволоки.
