Эмили вскинулась.
– А вы не забыли? Катя – истец, а не подозреваемый.
– Конечно, конечно… я просто напоминаю: мы – спецподразделение в НОО, и у нас свои правила, – она взяла пакет, открыла молнию и протянула Эмили. – Прошу вас.
Не особенно сговорчива эта полицейская дамочка.
В комнате для допросов окон нет. То есть наверняка есть, но наглухо занавешены плотными шторами. Графин с водой и кофейный термос на столе. На одной из стен – большое зеркало. Эмили знала этот трюк. Зеркало Гезелла. Со стороны освещенной комнаты – зеркало, а со стороны полутемного тамбура за стеной – обычное стекло. Можно видеть все, что происходит в допросной.
– Присаживайтесь. Я только схожу за диктофоном, – сказала Нина и вышла.
Катя ритмично постукивала пальцами по столу.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила Эмили. – Если захочешь сделать перерыв, только мигни – я тебе уже говорила.
Катя даже глаз не подняла. Тихая барабанная дробь. Очень тихая – возможно, здесь специальная поглощающая звук акустика. Чтобы крики не слышались снаружи. Тедди… он восемь лет сидел за высокими стенами и зарешеченными окнами. Разве такая жизнь могла не повлиять на его взгляд на общество? И главное: взгляд общества на него.
Вернулась Нина. Налила Эмили кофе. Катя попросила воды.
– Катя, я очень рада, что вы пришли. Это для нас очень важно…
– Прежде чем мы начнем, – прервала ее Эмили, – я должна кое в чем удостовериться.
Нина уставилась на нее с преувеличенной серьезностью.
– Я понимаю, что этим делом занимается специальное подразделение, но учитывая все, что произошло раньше… в деле, тесно связанным с нашим… Я имею в виду дело Беньямина Эмануельссона. Вы же знаете, как минимум один полицейский, Йоаким Сунден, вел двойную игру. И я хочу знать, насколько вы можете гарантировать абсолютную секретность.
Нина Лей нисколько не удивилась. Если и удивилась, то и бровью не повела.
– Это очень важное обстоятельство. Должна вас информировать, что расследование начато отделом внутренней безопасности, но когда в деле появился этот диск… вы знаете, о чем я говорю… когда появился диск, дело передали нам, в НОО. То, что мы называем «китайской стеной», я имею в виду… как бы это сказать… градус или степень секретности, у нас еще выше. В частности, все данные обрабатываются отдельными подразделениями и защищены паролями и индивидуальной верификацией следователей. Никто, даже высокопоставленные полицейские чины, не имеют доступа к материалам следствия. Вы наверняка заметили: мы работаем в специально подготовленных помещениях. Мало того – Катя защищена повышенной даже для нас секретностью. Ее имя не фигурирует ни в одном из документов…
Нина говорила и говорила. Эмили кивала. И не просто кивала – внутренне соглашалась. Действительно: государство в государстве.
Нина Лей закончила монолог.
– Можем начинать? – спросила она.
Катя по-прежнему постукивала пальцами по столу. Короткие пулеметные очереди.
– Минуточку, – Эмили подняла руку. – Вы, без сомнения, понимаете, какие кошмарные раны мы рискуем разбередить. Поэтому предупреждаю заранее: как только моя клиентка захочет сделать перерыв, мы прекращаем допрос.
Нина подлила себе воды. Только сейчас Эмили заметила, что глаза у нее разного цвета: один голубой, другой зеленый.
– Я принимаю ваше условие. Но ведь и Катя должна понимать, что нам очень важно получить ответы на наши вопросы. Мы расследуем тяжкое преступление. И, скажу вам откровенно… Не только Катя… есть и другие пострадавшие. В рамках этого расследования проходят тридцать две девочки. Ни больше ни меньше. Все они подверглись сексуальным действиям, иногда групповым. Были эпизоды, когда в оргиях против воли участвовали до восьми девочек-подростков. Наша оценка такова: в преступную группу входят не меньше пятнадцати человек. Лига… сеть. Видеосъемки на диске датированы. Исходя из дат, преступная деятельность зафиксирована в течение одного года. Чуть дольше. Но мы склонны думать, что гораздо дольше, и к тому же….
Она сделала многозначительную паузу, словно предлагая прислушаться к тихому жужжанию невидимых вентиляторов.
– …и к тому же продолжается по сей день. Преступная сеть активна и сегодня…
Эмили по-наполеоновски сложила руки под грудью и закончила фразу:
– …что никак не облегчает положение моей клиентки.
Допрос продолжался почти три часа. Сначала говорила Нина. Рассказала, что попытки опознать людей в фильмах на диске ни к чему не привели. Самые современные программы распознавания образа оказались бессильны – изображение обработано, лица преступников затерты. Пока никого не удалось идентифицировать, но работа продолжается, разрабатываются другие следы, разные версии, но она не имеет права об этом говорить.
Потом рассказывала Катя. Повторила все, что Эмили уже слышала при первой встрече, правда, более детально. Рассказала, в каком интернате жила, как встретилась со своим истязателем в первый раз, в каком отеле у Центрального вокзала они обычно встречались – название забыла, но помнит, что лобби освещено голубым светом, «будто лампы у них под полом». Как он предложил ей кока-колу с виски, спросил, девственница ли она, а потом рассказал про свой первый, как он назвал, «сексуальный опыт», как он нервничал вначале и как был счастлив потом. Положил ее на кровать и попросил разрешение помассировать грудь. Голова слегка кружилась от виски, она даже ответить не успела, как его руки уже были у нее под блузкой. Ей это вовсе не показалось опасным, даже приятно. Он был очень осторожен и даже, как ей показалось, робок. Но постепенно осмелел, а когда она выпила еще виски с кока-колой, положил на тумбочку пятьсот крон одной бумажкой и спросил, позволит ли она ему секс. Как только тебе что-то покажется не так, только скажи. И голос сделался какой-то странный. Тоненький, почти детский. И все вроде ничего, и презерватив надел, и когда она попросила его прекратить, тут же послушался. И даже не глянул на нее, оделся и ушел. А пятьсот крон остались. Катя пошла в «Хеннес и Мориц» и накупила себе одежды. Истратила все до последней кроны.
– А он не назвал свое имя? – спросила Нина.
– Сказал, что его зовут Хенрик. Фамилию – нет, не сказал.
– А по-другому никогда себя не называл?
– Нет… я слышала только «Хенрик». Хенрик и Хенрик.
– А вы сказали ему, сколько вам лет?
– Нет… сказала только, что в седьмом классе.
– При первой же встрече?
– Не знаю… может, позже, когда другие появились.
Вопросы поставлено правильно, ничего наводящего, простые и прямые. Она настоящий профи по части допросов, эта Нина.
Встречались ли вы после этого?
Как вы договаривались о встречах?
Вы не помните тогдашний номер вашего мобильного телефона?
