Старания императора доказать мне, что все его войны имели политический характер, что его единственная цель — мир с Англией, что все его проекты ограничиваются пока рамками этой системы и этой цели, побудили меня снова заговорить о больших политических вопросах в связи с проектами войны, о которых я подозревал.
Казалось, император был слегка раздосадован, и он сказал мне, как это бывало всякий раз, когда затрагивали тему, которая ему не нравилась:
— Я не спрашиваю вашего мнения.
Однако он не оборвал разговора. Он ещё раз подробно подверг обсуждению русские дела и перечислил все свои жалобы, как если бы он хотел аннулировать свои шаги по отношению к русскому правительству и найти способы объясниться и договориться с ним. Я вновь повторил его величеству, что для того, чтобы побудить императора Александра к новым коммерческим жертвам и убедить его обождать с удовлетворением принца Ольденбургского, на мой взгляд, нужно официальным образом обязаться восстановить прежнее положение на севере Германии при установлении всеобщего мира, а в данный момент нужно не выдавать лицензий и не делать того, что император Александр называет монополией правительства за счёт подданных, если мы непременно желаем, чтобы он совершенно не допускал нейтральных.
Я напомнил, что именно лицензии на право захода в Англию, данные нашим судам, побудили Россию принимать нейтральных; император Александр хотел, чтобы мы подвергали себя тем же лишениям, что и других, и чтобы он мог быть спокоен насчёт наших будущих планов.
Так как император, по–видимому, всё ещё желал, Чтобы я повидал князя Куракина, то я сказал ему, что не стану помогать обманывать кого бы то ни было, а тем паче императора Александра, путём дипломатического шага, равносильного плутовству, так как я не имею больше полномочий на ведение деловых переговоров; всё то, что сейчас приготовляется, будет несчастьем для Франции, предметом сожаления и причиной затруднений для императора, и не хочу впоследствии упрекать себя в том, что я этому содействовал. Император повернулся ко мне спиной, сухо ответив мне, что я ничего не понимаю в делах, и удалился.
Я продолжал жить уединённо и соблюдать величайшую сдержанность. Я не видался ни с кем из русских и избегал даже случайных встреч с князем Куракиным. Когда император снова беседовал со мной, незадолго перед своим отъездом, прошло уже больше месяца, как я не встречал никого из них. Император вновь говорил о нанесённых ему якобы обидах. На этот раз его разговоры показались мне как бы его манифестом. Император не мог больше скрывать свои планы отъезда, но он всё ещё старался убедить меня, что он никоим образом не хочет ни восстановления Польши, ни войны; он надеется, что можно будет объясниться и уладить дело, не прибегая к драке.
Спор между нами происходил в той же плоскости, что и раньше, и каждый из нас приводил те же самые доводы. Я добавил к ним свои соображения о неудобствах и даже об опасностях столь далёкого похода, который в течение такого долгого времени мог задержать его вдали от Франции. Его всегда будут упрекать — говорил я — за то, что он подвергается такому риску и ставит на карту такое прекрасное и великое будущее, в то время когда он может осуществлять столь сильное и столь мощное влияние из своего кабинета в Тюильри. Я говорил о том впечатлении, которое произведёт во Франции риск, угрожающий молодёжи, принадлежащей, вопреки прежним примерам и примерам других стран, не только к низшим классам общества. Я указывал ему, что в связи с этим его уже упрекают за войну в Испании и опасно уезжать до того, как эта война будет окончена. Я подчёркивал, что именно там надо нанести удар прежде всего, если он настойчиво желает этой несчастной войны с Россией.
Я говорил ему о стране, о климате, о том преимуществе, которое получат русские, не принимая сражении и предоставив ему продвигаться и исчерпывать свои силы. в походах. Я напомнил ему слова императора Александра, которые я уже приводил. Вместе с тем я напомнил ему о лишениях и о недовольстве войск во время последней кампании в Польше. Он отвечал на всё, что я сделался русским и ничего не понимаю в делах.
— Но, государь, если я ничего во всём этом не понимаю возразил я ему шутя, — то почему же ваше величество делаете мне честь беседовать об этом со мной? Во всём этом я могу полагаться лишь на мою привязанность своей стране и мою преданность вашей особе. Столь благородные чувства не могут вовлечь меня в ошибку и держать под её властью так долго. Ваше величество не слишком балуете тех, кто не разделяет взглядов вашего величества, чтобы заподозрить кого бы то ни было в том, что он ради развлечения противоречит вашему величеству. Моим друзьям и мне не слишком повезло для того, чтобы поощрить меня к этому. Очевидно, здесь — вопрос совести и убеждения. На ваше величество подействовали ложные донесения. Ваше величество обманываете себя и строите иллюзии, не учитывая опасностей принятого вами решения. Ваше величество думаете, что идёте к великой политической цели, а я считаю, что ваше величество ошибаетесь.
Император с горячностью ответил мне, что именно русский император хочет воевать с ним; об этом ему сообщает Лористон; все русские войска передвигаются, даже войска, стоящие на границе с Турцией; любезности императора Александра ослепили меня, и он узнал о его враждебных намерениях лишь после того, как послал в Петербург другого посла; посол с каждой почтой доносит ему, что англичане открыто торгуют в Петербурге; там хотели даже похитить у адъютанта де Лонгрю депеши, которые послал с ним Лористон.
Император, очевидно, не знал, что я уже видел молодого де Лонгрю и был осведомлён об его приключении.
Этот молодой офицер ехал в качестве курьера в тяжёлом закрытом экипаже, медленно продвигавшемся через пески, и поссорился с русским курьером, лёгкая почтовая кибитка которого обогнала его. Француз думал, что он имеет право, как и во Франции, запретить русскому обгонять его; русский, пользуясь своим правом правительственного курьера и преимуществами своей лёгкой повозки, продолжал торопить ямщика и без труда обогнал экипаж де Лонгрю, наполовину застрявший в грязи. Де Лонгрю, окончательно рассердившись, начал стрелять русского из своих пистолетов, но русский не обратил внимания ни на эту пальбу, ни на угрозы. В Риге в это Дело вмешался губернатор, который указал молодому французу на его неподобающее поведение, и хотя разрешил огорошенному молодому человеку продолжить путь из уважения к его должности дипломатического курьера, по в то же время сделал доклад своему двору. Лористон до такой степени был недоволен поведением слишком пылкого адъютанта, что отчислил его. Вот что император изображал мне в виде нападения на одного из наших курьеров с целью похищения его депеш.
Во время разговора с императором я мог заметить, что он был более задумчив, чем обычно. Некоторые из моих рассуждений, как мне казалось, даже произвели на него большее впечатление, чем он хотел показать. Прибытие герцога Бассано, о котором было доложено, что он явился с депешами из Вены, прервало беседу, которую император, как мне казалось, хотел продолжить. Он отпустил меня и, занявшись разговором с другим, вновь, бесспорно, вступил на путь неотвратимо увлекавшего его рока.
