Ну и что? Пускай! Лишь бы рядом был. Не отталкивал.
— Не гони, пожалуйста…ты…ты очень нужен мне сейчас!
— Твою мать! — Злобно рыкнул, утопая носом в ее густой шевелюре. — Так вкусно пахнешь. Как держаться от тебя подальше? Вот, как? Научи, либо… останови.
Попыталась вырваться, чувствуя, как нутро наполняется небывалой яростью. По-своему расценив ее действия, Герман не стал удерживать. А зря. Она лишь развернулась к нему лицом.
— Зачем? — Голос насквозь пропитался обидой. Хоть выжимай. Нижняя губа дрожала. — Держаться подальше зачем?
— Глупенькая.
Нежно провел по шелковистым прядям. Зацепился за них пальцами.
— У тебя безумно красивые волосы. — Заметил, как бы невзначай. — Никогда не крась. И не обрезай.
— Хорошо.
— Лера?
— Что?
— Посмотри мне в глаза, и скажи честно — что ты здесь делаешь?
Она твердо и уверенно выдержала его взгляд, хоть от страха кишки и прилипли к позвоночнику.
— Я, хочу…, — нервно облизала губы, и выпалила на выдохе, — я хочу стать твоей!
— Ох, ты ж...чтоб меня!
Чертыхнувшись, Герман резко отстранился. Как от прокаженной шарахнулся.
Что тут сказать? Не такой реакции ожидала. Но, не беда.
Отступать без боя, все равно не собиралась. Упрямо вздернула подбородок:
— Кого бы ты во мне сейчас не видел, знай — я давно выросла!
Он перехватил ее запястья, притягивая к себе:
— Тело выросло. Т-е-л-о, глупенькая!
Теперь вырваться Давыдов не позволил. Удерживал, хоть и дергала руками со всех сил.
— Слушай, тебе определенно не стоит торопиться с этим, Лера!
— Хватит! — Остановила нравоучения, переходя на визг. — Совсем за идиотку меня держишь? Пока я буду медлить с этим, ты найдешь себе в Москве тысячи таких дур, как я! Нет. Лучше. На много лучше! А меня…и имени моего потом не вспомнишь!
«И мечта матери навсегда останется всего лишь мечтой…»
Разговаривать более она не собиралась. Назад вырваться не вышло. А вот вторжения в личное пространство Герман никак не ожидал. Не мешкая ни секунды, решительно прижалась к обнаженному мужскому торсу, и поцеловала.
Неумело. Неуверенно. Но, яростно. С полной самоотдачей.
Божечки! Ее первый поцелуй.
Пульс сходил с ума. Впрочем, и сама она давно свихнулась.
Давыдов оцепенел, каменея всем телом. Казалось, был не просто ошарашен. Нет!
Он будто в трансе находился. В самом настоящем шоке.
Секунда. Другая.
Сокрушенно простонав, Герман сдался — все же ответил на ее неумелую ласку. Да так горячо и страстно, что конечности девушки в желе превратились. Больше не удерживал на расстоянии. Наоборот. Перетянул на свои колени, заставляя оседлать, и жарко стиснул в объятиях. Его руки жадно блуждали по податливому телу, повторяя мягкие изгибы.
Сжимая. Изучая. Оставляя на ней свою невидимую метку. Печать принадлежности.
— Ты с ума меня сводишь, — хрипел в перерывах между поцелуями, — сумасшедшая девчонка!
— Я твоя, Герман. — Подстрекала, сжимаясь от страха, что он передумает. — Твоя!
В какой-то момент, молодой человек замер, воплощая в жизнь ее кошмар.
В изумленных глазах мелькнуло недоумение.
Нет! Только ни это!
Мысли лихорадочно роились в голове.
Выбора нет. Его нет, черт возьми!
— Прости! Пожалуйста!— Удерживая горящий голодным безумием взгляд, одним размеренным движением, стянула с себя ночную рубашку, и закинула ее куда-то за спину. — Но…я люблю тебя!
От последовавшего утробного рыка покрылась мурашками.
Остальное — как в тумане. Ничего не соображала. Ничего не помнила.
Лишь его руки. Губы. Ласки. И слова. Слова, от которых краска приливала к лицу.
От которых все тело полыхало огнем, точно на костре ее жарили.
В себя пришла, лишь, когда внутренности от страха узлом скрутило.
Абсолютно обнаженная, распростертая под ним. Полностью открытая.
— Расслабься, Мелкая, — слегка куснул подбородок. — Не сжимайся, не нужно. Я ничего не делаю.
Вообще-то, делал. Отвлекал, пока сам затаился у входа.
И стоило девушке немного забыться, как он со словами «моя малышка», скользнул внутрь.
В тот момент Лера и поняла, что натворила!
Что к такой боли готова не была!
ЧТО. ВООБЩЕ. НИ К ЧЕМУ. ЭТОМУ. ГОТОВА. НЕ БЫЛА!
Боже!
Вскрикнув, крепко-крепко зажмурилась. Дышала глубоко и рвано. Губы пересохли. Сильно.
Казалось, одно неверное движение зубами, и кожа лопнет.
Страшно. Господи, как же страшно!
Пытаясь справиться с режущей болью, волнами пульсирующей глубоко внутри, и простреливающей прямо в поясницу, вогнала ногти в его спину.
Зубами вцепилась в любимое плечо, стараясь задушить на корню, рвущийся наружу всхлип.
Удержаться от слез.
— Слишком тугая! Бл*дь!
Ругнувшись в сердцах, Герман продвинулся глубже. Вновь, не до конца. Но, напористее и увереннее.
И мир перестал существовать…
Оказывается, до этого и не боль была, вовсе…так легкая разминка.
Соленая влага все же брызнула из глаз. От охватившей ее агонии, пронзительной и опоясывающей, Лера взвыла. Не громко, боясь перебудить весь дом.
Слегка. Подобно скулящей собаке, мокнущей под дождем.
Просто, молчать уже не могла.
Сработал запоздалый инстинкт самосохранения. Больше не притягивала его. Нет. Уперлась дрожащими ладошками в тяжело вздымающуюся, покрывшуюся крупной испариной, мужскую грудь. Попыталась выползти.
«Прости мама! Это выше моих сил!»
Давыдов замер. Но, и ее к кровати пригвоздил, мешая сдвинуться даже на миллиметр.
— Нельзя назад, Мелкая! Потом не рискнешь пройти через это еще раз!
Он принялся осыпать горячими порывистыми поцелуями ее пылающее лицо. Увеличившиеся от ужаса глаза. Успокаивающе шептал:
— Т-с-с-с! Моя девочка. Моя малышка. Глупенькая…
— Герман, я…я люблю теб…А-А-А-А!
Не дав опомниться, Давыдов завершил начатое, заглушая ее пронзительный визг собственным ртом.
Ногти почти до крови, впились в его кожу. Не с целью причинить боль, естественно. Больше инстинктивно. Свои действия осознавала крайне плохо. И, уж точно, не контролировала. Однако этот порыв заставил молодого человека прервать поцелуй. Следить за сменой эмоций на ее лице, жадно вглядываясь в каждую черточку. Дать возможность испить глоток спасительного воздуха.
