— Я только пережду ночь, а потом можешь опять делать вид, что идешь один. Надоедать тебе я не стану.
Гордась нахмурился, стараясь не показать отголосков радости и успокоения — Ахиль не придется мокнуть и замерзать.
— Я тебя не гоню, но завтра ты вернешься в стойбище.
— Вот уж ни за что!
Девушка звонко рассмеялась, стягивая с себя меховую безрукавку, а за ней и нижнюю рубашку.
Гордас заметил, что при себе у девушки были еще посох-копье и переметная сума. Сердце мужчины тоскливо сжималось от мысли, что Ахиль почти весь день упорно брела за ним, не желая отпускать одного. А еще вид обнаженного женского тела будоражил и пьянил, заставляя шагнуть навстречу наваждению.
— Ты вымокла и замерзла, накинь мою чистую рубашку.
Девушка опустилась на колени у догорающего костра и откинула назад длинные косы.
— Мне тепло от твоих взглядов. Но лучше высушить и твою одежду, а пока я сама буду согревать тебя.
— Ахиль, мы больше не должны этого делать. Я не могу стать тебе мужем, не могу забрать с собой. Ты это знала, я всегда был честен с тобой.
— Так останемся здесь, пока мы еще так близко от кочевья! Любовь моя исцелит твою душу, ты забудешь прошлые печали и утопишь воспоминания в новых счастливых днях. Я подарю тебе сына…
— Ахиль, я должен идти. Ты была для меня светом все это время, но я ничем не могу тебя отблагодарить. Прости… Может быть, я безумец и совершаю большую ошибку. Может, после я стану жалеть о тебе, если сумею выжить во льдах и все же достигну моря. Но своего решения сейчас я не изменю.
Гордас перехватил маленькие холодные руки, пытавшиеся опуститься на его плечи, и крепко сжал их, глядя в страдающие глаза кочевницы. Не в этот ли момент мужчина услышал шорох откатывающихся камней у входа в пещеру… На поблекшие угли бережно легла последняя ветка. Осталось подняться и встретить опасность лицом к лицу.
Ахиль гибко метнулась в сторону за своей одеждой, притаилась у стены, слилась с нею, пока Гордас медленно шел навстречу нежданному гостю или наоборот — хозяину убежища, так легкомысленно занятого людьми во время дождя. Вскоре проем в пещеру заслонила массивная фигура большого животного, и курсант поудобнее взялся за рукоять охотничьего ножа. Похоже, это будет славная схватка… последняя битва… только бы Ахиль успела выбраться наружу и убежать.
Медведь шумно фыркал, принюхиваясь к незнакомым запахам, а потом поднялся на задние лапы и с глухим, утробным ворчанием двинулся на человека, который едва доходил ростом до груди горного исполина. Гордас успел встретить удар огромной лапы собственным клинком, и был тотчас отброшен в дальний угол пещеры.
В ушах звенел пронзительный женский крик. Располосованный медвежьими когтями бок наливался кровью, но зверь почему-то не торопился прикончить ослабевшего противника, а вместо этого с раздраженным рокотом развернулся в сторону выхода. «Ахиль…».
Зажав рану ладонью, Гордас вскочил на ноги и, нащупав под ногами нож, кинулся на спину медведя. Мужчина дважды успел вонзить оружие в холку и снова рухнул навзничь, сброшенный разъяренным животным, от злобного рыка которого, казалось, сотрясаются стены грота.
Придя в себя, первое, на что обратил внимание Гордас, была мертвая тишина, царившая вокруг, а потом ее нарушил слабый человеческий стон. Раздирая кожу на взмокших ладонях, ломая ногти, курсант пытался сдвинуть огромную тушу медведя с тела Ахиль. Девушка еще дышала, но из горла ее ручьем текла алая струя крови — жизнь стремительно покидала кочевницу.
Колени Гордаса промокли также и от медвежьей крови, скорее всего зверь получил смертельный удар именно от копья Ахиль — медведь напоролся на него, стараясь подмять под себя невзрачного соперника. Копье вонзилось прямо в живот зверя, и оправиться от этой страшной раны хозяин пещеры уже не сумел.
Ахиль умерла, так и не произнеся ни слова укора или прощания. Все сказали ее глаза — широко распахнутые, полные непролитых слез. Держа девушку на окровавленных руках, Гордас пытался собраться с мыслями, но своды грота качались над ним, очертания бурой мохнатой туши расплывались, как будто медведь тоже пытался приподняться и выбраться наружу, вынуть из мяса обломок копья и вернуться, чтобы исцелить также и свою безвинную жертву.
«Ахиль… Ахиль… очнись… ты поила меня молоком, делила пополам свою лепешку и отдала себя всю, а что дал тебе я взамен? Только горе и смерть… Зачем я пришел в твою жизнь, Ахиль… Зачем ты отдала свою жизнь ради меня…».
Он уже потерял счет времени, он всю ночь просидел, мерно раскачиваясь над телом подруги, он даже что-то напевал, припомнив старые песни — песни из другого мира. А потом на смену пустому отчаянию пришла озлобленная жажда деятельности. С первыми лучами Антарес мужчина похоронил свою спутницу недалеко от пещеры, вырезал кусок медвежатины в дорогу и отправился дальше, вверх по тропе, в сторону розовеющего на восходе ледника.
Гордас запретил себе сожаление и страх — Гордас представлял себя таким же зверем, как оставленный в пещере хищник, недаром пара его когтей теперь были привязаны к запястью поверх рукава рядом с новым идентификационным браслетом. Мужчина внушал себе, что дух убитого чудовища пожелал поселиться в его собственном теле вместе с отметинами от лапы, и чутко прислушиваясь к молчанию снегов на очередной вершине, солдат представлял, как бы повел себя медведь в поисках добычи или нового укрытия.
Первые дни Шалок двигался медленно, с частыми остановками — слишком мучила рана и кружилась голова, но постепенно крепкий молодой организм справился со своей болью и залечил повреждения. Теплая куртка с меховым капюшоном защищала от промозглого ветра и ночного холода, и сам Гордас не обращал внимания на суровые будни, как дикий зверь привычный к жизни среди дикой природы.
После гибели Ахиль все чувства словно заледенели в мужчине, и вперед вело одно только упрямое желание миновать препятствия и вернуться домой. Зачем… Гордас уже не знал точно, но знал, что если он замерзнет в каменном ущелье, смерть девушки из степи будет напрасной жертвой, а этого он допустить не мог.
Однажды в сумраке на спину мужчине со скалы бросилась крупная кошка. Гордас почувствовал ее приближение каким-то обострившимся полузвериным чутьем и сам зарычал, прежде чем вцепиться зубами в пушистую шею — снять с пояса нож просто не хватило времени.
Куртка мужчины оказалась раскроена в лоскуты острыми, как бритва когтями, но Гордас все-таки задушил горную тварь, а потом, вскрыв ей глотку, жадно пил теплую кровь, наполняясь новыми силами, убеждая себя, что обретает еще одного незримого помощника в пути. На сей раз это был дух снежного кота… уживется ли он с медведем.
Дни сменялись темными беззвездными ночами. Огни далекой небесной Короны порой напоминали о прошлом лете, о тенистом саде возле родного дома, но вряд ли согревали уставшее тело. Там, далеко на побережье, своею неторопливой размеренной жизнью шевелился город, как стайка выброшенных из воды мерцающих рыбок.
