Крепко обнялись братья, тут уж Годар не сдерживал радости, оторвал Младшего от земли, легонько встряхнул. А после в глаза глянул пытливо, в который раз задал тот же вопрос:
— Все ли спокойно дома?
— Все хорошо, а с твоим возвращением во сто крат лучше станет!
— А чего же за Лебедушкой своей не следишь как подобает? Бегает она от тебя по лесам-омутам, а ты в тереме прохлаждаешься, знать ничего не знаешь, ведать не ведаешь? Где только и усмотрел-то такую неказистую? Или не нашлось по тебе лучше?
Радсей только длинными ресницами хлопал, отстраняясь от брата, никак не мог в толк взять, с чего это Годар на девушку взъелся.
— А по мне так Леда всем хороша…
— Где родичи ее, ответь? Из каких чужих земель к ним попала, что там за люди живут, известно ли нам… И тебя чем пленить сумела? Ладно, после поговорим! Одно знай — мне она не по нраву. Задумал в жены взять, запрещать не стану, а только по моему разумению, не пара тебя эта девка, не стоит тебя.
Слова Годара многие слышали в наступившей вдруг тишине, кто со злорадством и одобрением: «Не нужна нам пришлая, своих красавиц полно. Верно Князь слово молвит», а кто и с великой жалостью: «Зря сердится Змей, славная девушка появилась в поселке — милая, приветливая, и Радсею не долго по свету бродить, напоследок только и порадоваться».
Сам же Младший стоял, зардевшись от негодования, изумленный и подавленный. Пробовал было отвечать, заступаться, да только Годар уже дальше пошел, раздавая челяди наказы, выслушивая донесения и отчеты. «И какая только муха его укусила, какая голубка в темечко клюнула…»
А Леда тем временем даже успела немного задремать, правда, вскоре открыла глаза, уж сильно жажда донимала, выглянула в сени, позвала знакомую девушку-служанку:
— Принеси мне напиться, пожалуйста… И чего бы покушать еще…
Скоро добыла чернавка прохладной брусничной воды да здоровый кусок рыбного пирога. Закусила Леда и затеяла с девушкой разговор:
— А, что, мать Радуню сильно бранила?
— И не то слово! Даже полотенцем отходить пыталась, да остереглась обижать. А уж как смело молодая госпожа матери вздумала отвечать! Только тронь, говорит, снова в лес убегу и поселюсь у этого… Лесовика. Подружилась, видать, с одноногим-то. Все здесь его видали, хоть и калечный мужик, а, похоже, справный, степенный. И вроде как бабы у него нет, один в чаще живет, с лешими знается.
— А где же Радсей?
— С братом видается, не иначе. Скоро у нас большой праздник, для всех накроют столы богатые. Сам-то Князь завсегда первым прилетает. А на завтра и дружина его вернуться должна, да как водится с великой добычей. Будут подруженьки славных воинов в дорогие шелка рядиться, разноцветные бусики примерять…
Леда только головой покачала, устало прикрыла глаза:
— А что же Князь прямо посередь двора с поднебесья не спустился? Ты хоть раз-то его в Змеином обличье видала?
— Вот уж нет, как нет, и желания даже узрить не имею! Никому Господин в своем крылатом облике не кажется, завсегда таится. Уж больно велик и грозен. От вида такого, говорят, сразу замертво свалишься. Оттого-то никто нам и не страшен, одного лишь имени Годара трепещет люд.
— Да чего уж там! Драконы — красивые… Я бы посмотрела…
— А ты попросись, может, невесте братовой и покажется, каков есть.
— Смеешься, что ли? Да я к нему теперь не подойду вовсе, он же на меня волком смотрит, обругал за что-то, сама не пойму, в чем моя вина.
— Зовут меня, Госпожа, помогать надо… Пойдешь, что ли, со мной князя смотреть?
— Навидалась уже. Спасибо, больше не манит!
Леда вернулась в свою горенку, прилегла на постельку и так до самой темноты пролежала в грустных думах. Голод уже не мучил, вовсе нет нужды выходить к Змеям, пусть без нее дорогого гостя встречают, да обихаживают. И ведь даже Радсей ее не хватился, пока в лесу была, знать, не слишком дорога. Может, и забыли уже все про нее. А, вдруг да Хозяин немилостивый вообще велит со двора уйти, только и останется, что опять Медведя кликать, да просится на постой. И прощай мечта о том, чтобы домой попасть…
— Голубушка моя, ты еще не спишь?
— Радсей!
Девушка мигом на лежанке подскочила, а милый друг рядом уже, руки холодные целует, волосы гладит, к себе прижимает ласково.
— Заждалась, небось, лада моя?
— Думала, не придешь вовсе!
Губы их встретились лишь на одно мгновение, будто бы невзначай, да тотчас расстались, а Леда обняла парня и расплакалась горько на его плече. От нечаянной обиды на Князя, от усталости, да еще от надежды, что тоньше волоса стала, чуть-чуть и совсем сгинет.
— И с чего он на меня стал такой злой? Ну, скажи-скажи! Чем я ему не угодила? Думает, раз в лесу была одна, так непутевая сразу, блудница какая-то… Ругал тебя за меня, наверно? И, правда, да кто я такая, без роду, без племени… ни отца у меня, ни дедов тут. Зачем только ты меня невестой назвал? Добра за меня никто не даст, слово не замолвит, чести не прибавит…
Радсей утешал, обнимал крепко, потом взял личико ее зареванное в свои ладони и сказал прямо, глаза в глаза:
— Сердце у меня не на месте! Я ведь и сам незадолго перед вами из лесу вышел, узнал, что Радунюшка уж нашлась, возрадовался. Про тебя думал, в тереме сидишь, а ты, сказывали, тоже по оврагам гуляла, да на Князя наткнулась. Что в лесу промеж вас было? Я ведь Годара знаю, он шибко норовом крут, не обидел тебя часом?
— Не обидел, — прошептала Леда, опуская глаза, а Радсей горячо продолжил:
— Обо мне худого думать не смей! Я тебя не стыжусь! Хочешь, завтра же утром к брату пойдем, скажем, что уже как муж и жена. Слова о тебе больше плохого не выронит. Ладушка ты моя, ни о чем не печалься.
Снова поцеловать хотел, да девушка увернулась, отвела мужские руки с лица, сжала сильные пальцы:
— Радсей, ты мне и сам как брат. Хочу тебя любить и… не умею, кажется. Не могу, не так что-то… стыдно.
Вот и снова в слезы. Парень смеялся, грустно, правда, потом голову ее к груди прижал и тихо спросил:
— Был у тебя кто-то прежде? Кому открывалась вся…
Леда вздохнула и созналась, как у нее все тогда в первый раз случилось, в далекой Ингале, близ древних курганов. Сказала и сразу на душе легче стало. Пусть Радсей сам решает, считаться ли ей невестой или уж не морочить родню да дворню зря.
— О чем просил тебя сейчас, позабудь, насильно ведь мил не станешь. Только сестрицей тебя звать мне тоже не хочется, уж, душа моя, не обессудь. До осени желаю проходить в женихах, а свадьбу отложим, да и отменим после, кто нам указ? Даже сам Змей не встрянет. Не знает он тебя совсем, песен твоих, да сказок мудреных не слыхивал, не видал, как любишь с детушками возиться, сколько света в твоих глазах, век бы тобой любовался. И не бойся его, мало ли что в горячую голову взбрело? Остынет… Полюбит еще тебя… Как же тебя не любить, солнышко мое ясное?
