— Это не я махонька, а он больно здоров!
Шутили еще напоследок, дурачились. Только Арлета не разделяла забав:
— Знаешь хоть, что это за место и почему людям добрую деревню близ реки покинуть пришлось? А я тебе сейчас расскажу.
Давно это было. Стояло на берегу реки поселение в двенадцать дворов. Люди жили богато, рекой и лесом кормились, Князья далеко, дань легка, Боги ласковы. Особенно почитали в этих краях Пресветлую Живину, в Ее-то честь и посадили на пригорке за селением дерево Ясень. Здесь и молились, здесь и клятвы давали на любовь и верность, сюда приносили немощных стариков за утешением. Щедро лились солнечные лучи сквозь перистую листву могучего дерева, улыбались беззубыми ртами младенцы и старцы, открывали друг другу сердца молодые.
Радовался Староста Паут надежному деревенскому укладу, в ласке и строгости растил сыновей и младшенькую дочурку. После семи-то мальчишек доченьку Зорюшку особенно любил Паут, на руках еще подносил к Ясеню, просил у Живины красоту и ум для малышки. Так оно все и случилось. Быстро Зорька росла, расцветала и более всех деток дружила с подкидышем, что носил имя Вечор.
Кто принес сверток с дитем и на крыльцо одинокой Вахе — старухе бросил, до сей поры людям неведомо. Поворчала бабка, да приняла нежданный подарок сей, взялась выходить, на ножки ставить. Своего-то старичка-мужа давно схоронила, детей они за много лет так и не нажили, в няньках была у родни, а теперь вот перед самой кончиной пришлось самой в бабушки податься. Долго Ваха имени не могла подобрать мальцу. Сколь любопытные соседки не спрашивали, все отмахивалась: «Вечор придумаю, да вечор скажу…» Имечко нехитрое прижилось, так и прозвали мальчика Вечором.
Хоть и приглядывались подозрительные кумушки, но ни на кого из сельчан не похож был подкидыш, волосом темен оказался, нравом горд и рукой тверд. Старые люди говорят, будто мальчонка, что растет без отца да дядюшки часто бывает бит, но Вечор за себя постоять умел. А если и приходил домой с разбитым носом, не жаловался, не просил бабку заслонить его от обидчиков, молча боль терпел и на все причитания Вахи отвечал сквозь зубы: «Им хужее досталось. Сквитаюсь еще».
Зорюшка — добрая душа за парнишку завсегда заступалась, батюшку просила унять сорванцов, что дразнили Вечора крапивным семенем, да лешачонком.
А как минули годы и настала пора нежных речей, да стыдливых взоров частенько стали Зорюшку да Вечора замечать вместе у высокого Ясеня. Призадумался тогда Паут, не желал в зятья брать парня без роду, без племени, как бы не был ладен лицом, да на охоте ловок. А тут как нарочно, велит Князь собрать молодых парней для обучения делу ратному, впереди тяжелый военный поход, каждое копье пригодится, каждая сулица понадобится, особенно в умелой руке.
С легким сердцем отослал Паут неугодного жениха вместе с шестью понурыми молодцами, а про себя подумал: «Не вернется… Некому за него Богов молить, некому слезы лить ночами. Первый ляжет в бою». Ошибся немного поседевший Староста, после того, как в положенный срок упокоилась Ваха, осталась на земле еще одна Душа, что тосковала по Вечору. Горячими поцелуями Зоренька провожала Любимого, обещая дождаться и верной быть:
— Ты — Суженный мне. Не достанусь другому. Пусть слышит лес и река, пусть Ясень клятву мою сохранит и передаст Светлой Живине. Обещай лишь ко мне вернуться.
— Обещаю и вернусь. Привезу богатые дары, и уж тогда, верно, батюшка твой согласится тебя за меня отдать. Только дождись!
На том и порешили. Три года прошло, но в деревню прибыл всего-то один из семерых, да и тот был изранен и слаб. Он и поведал сельчанам, что все прочие деревенские парни погибли в кровавой сече, а храбрый Вечор бился в первых рядах и тело его, должно быть, так было ворогами изрублено, что и после его не нашли, не похоронили как должно.
Стоном стонали высокие сосны окрест, завывал в трубах печных буйный ветер, горько оплакало поселение своих сыновей и вернулось к обыденной жизни. Как ни убивалась Зорюшка, сколько не лила слез горючих, но отец был неумолим, сосватал дочь за пригожего парня, назначил и свадебку. А за месяц ровно как стать Зорьке замужней женой и уехать в другое селение, вернулся Вечор. Только он ли сам… Не сразу и признали человека. По темноте калитку открыл, затеплил огонек в старой избушке на отшибе, где прежде с Вахой они проживали, и сам в доме стал за хозяина. Долго в ту ночь рвались с цепей озлобленные собаки, захлебывались остервенелым лаем, а овцы жалобно блеяли в загонах, жались друг к другу. Знать, не к добру…
Как узнала Зоренька про Вечора, кинулась раненой птицей к любимому, да только он в дом ее не пустил, и сам к ней во двор не вышел, так и стоял в полутемной избе на пороге, обжигая хлесткими словами:
— Ко мне больше не ходи! Клятвы наши забудь, думай, что я для тебя там остался. Таково мое слово!
— Отец меня замуж неволит! Избавь, твоей быть хочу!
— Нечего мне тебя предложить, беден пришел, а и что имел, потерял, не сыскать.
— И ничего более мне не скажешь? Другому в руки отдашь… Вижу, потерял много, да и соврали люди. Не ты пришел! Мой Вечор там остался. В воду бы бросилась, да не для того меня родители растили-холили, чтобы я опечалила их старость. Исполню волю отца, пойду, куда за руку поведут, пусть и не своим желаньем. Деревом стану сухим, камнем лежать буду, а выполню свою женскую долю, продолжу себя, как родичи завещали.
Бросилась прочь, а парень было рванулся следом, да ровно ослепил его солнечный свет, упал Вечор с крыльца на колени, застонал тяжко и ползком забрался назад в избу. Там и пробыл до самой ночи, не поднимаясь с рассохшихся скрипучих половиц. А в глухую полночь ушел в леса, долго бродил, смерти искал среди топких болот и зыбучих песков, диким зверям подставлял голое тело, но звери бежали прочь от него. Потому как смерть Его не брала… Как-то среди своих бесцельных метаний выбрался Вечор на ровную поляну, а там домишко стоит на высоких пнях, красным окошком светится. Сидит на порожке Старая Карга, из пасти один зуб торчит. Грязная тряпица вместо платка на седой всклокоченной голове, но глаза зоркие, да пронырливые, как у Молодой Совы:
— Вижу, милок, давно маешься, доли своей не зная…
— Почто честно помереть не могу, почто вся кровь у меня из ран вытекла, а я пустой хожу, как гнилая колода. Ответь, бабка мне, кто я таков…
— Ты Кащеев сын, да вот Отцу твоему дети не надобны. Зря только по свету мыкаются, горемычные, упокоя им нет.
— Помоги мне, бабка…
— Подсобила бы, если могла, да не в моих это силушках. Одно только тебя от вечной муки избавит, если какая-то Молодая Девица пожалеет тебя всей душой, прольет над собой слезы жалостливые, сама расчешет твои длинные волосы, сама закроет твои глаза да руки тебе на груди сложит. Скажешь тогда: «Прими меня Земля-Мать, я иду к тебе сам по воле своей и прощения прошу за Отцовы грехи». Все тогда и случится все…
Сколько не бродил Вечор по оврагам, да буеракам, среди ключей гремучих, среди зверей прыскучих, оборвался, поизносился весь, а ноги сами назад привели, к родному селению, близ которого на бугре Ясень рос. Солнце только что село, а в деревне гуляла веселая свадьба. Уже и знахаря местного денежкой одарили, да поднесли чарку вина. Только уселись молодые на украшенный лентами возок, как захрапели кони, забили копытами пыль, а с места сойти не могут. Стоит посреди дороги Бродяга с почерневшим лицом, с тощим телом, что сквозь прорехи в одежде виднеется, горят очи красными огнями, шепчут бескровные губы:
