Эпизод 56
Диана.
Самое мерзкое в моем заключении — не то, что я не могу выйти за пределы дома. А встречи с моей матерью. От ее сладкого притворства скрипит сахар на зубах. Я в курсе, что ее объятия и причитания о том, как сильно она обо мне переживала — всего лишь фарс. Все, что мне остается делать в этом доме — подслушивать. Лишь бы ухватить хоть кусочками информацию.
— Не надо с ней так грубо, — убеждала мать отца одним вечером, — с ее характером ты хорошего отношения так не добьешься. Будет взбрыкивать. Не надо. Самое главное в своей жизни она сделала. Забеременела удачно. Не от своего одноклассника — и уже хорошо. Останется вдовой, и как бы Садаев не пытался прикрыться, все равно часть наследства его получит. Уже плюс. Выдадим ее потом за кого-нибудь попроще. Лавров вон тоже вдовец. Сын его погиб. Воспитает детей Дианы, как своих. Жить ему осталось недолго… тоже плюс.
Ложь, ложь, ложь. Тут все стены ложью пропитаны. Даже плохо становится. Меня все чаще клонит в сон, даже днем. Я пытаюсь отоспаться, но сон идет плохо. Слишком тревожно мне тут находиться.
Лучше уж Хирург и проходная хата Рустама. Лучше бы я просыпалась под писки той губастой стервы. Она мерзкая. Но она честнее, чем любой человек из этого дома. Мне нравится, когда в человека можно кинуть стаканом с кофе за поганую фразу. Поступи я так с матерью — и она сдаст меня в психушку. Будет удивленно хлопать глазами и убеждать, что от всей души любит меня и желает добра, а я неблагодарная тварь.
Подслушивание ночью на лестнице становится моим любимым занятием. Из разговоров отца — по телефону или с живыми людьми, я узнаю многое. От некоторых новостей сердце замирает и ухает вниз. Например, когда разговор заходит о том, что им удалось найти Мирослава.
Сердце начинает стучать только после того, как кто-то с сожалением сообщает, что забрать брата не удалось. И людей много потеряли. А часть вообще загребла полиция. Принципиальные стражи закона. Почему-то они не впечатлились речью отца, который им звонил, чтобы решить этот вопрос. Об этом говорят в прошедшем времени, словно все случилось много дней назад. Просто упоминают в разговоре и снова переходят на другие темы.
Черт. Почему они так тянут? Рустам… я не хочу родить в этом доме. Я надеялась, что Садаев освободит меня быстрее. Но уже прошло недели полторы.
Отец с каждым днем становится все мрачнее и мрачнее, но тоже ничего не предпринимает. Даже встречи заканчиваются. Однажды я спускаюсь в полную темноту, уверенная, что на кухне никого нет — чтобы ограбить холодильник. Есть хочется дико. Вцепиться зубами во что-то мясное и сочное.
Но я замираю на пороге кухни, когда, открыв дверь, вижу отца с бутылкой коньяка. Страх мурашками пробегает по рукам: отец поднимает на меня пьяные, блестящие глаза. Дьявол. Он, похоже, вхлам.
— Я потом зайду, — говорю я, и собираюсь было захлопнуть дверь, как он подманивает меня жестом.
— Сядь. Разговор есть.
О, нет. Мысленно застонав, я медленно захожу и сажусь на стул за барную стойку. Не хочу так близко находиться к своему родителю, но выхода нет. Он сказал «сядь». Останусь на ногах — прикопается и начнет буянить. Лучше выслушать молча и уйти.
— Завтра вечером, — медленно произносит отец, — соберешься и поедешь со мной. Будет большая встреча. Садаев твой тоже придет. Ты отправишься с ним. Мирослав уйдет со мной.
Господи. Кажется, мои внутренние органы кто-то прокатил на диком аттракционе после этих слов. Сердце точно получило свою дозу адреналина. Я убираю быстро руки под стойку, чтобы отец не смог увидеть, как они трясутся.
— Отдашь меня обратно? — спокойно спрашиваю я, — этому человеку?
Он машет рукой. Вроде «да и хрен с тобой». Конечно. Я не удивляюсь этому жесту.
— Провела с ним время уже. Не скопытилась. Потрахаться даже решилась. Так что переживешь. Потом уже пристрелю эту собаку и вернешься домой.
«Никогда» — твердо говорит внутренний голос, — «никогда я сюда больше не вернусь. К дьяволу все это».
— Тебя он не тронет. Пузатая, все же. Надо твоего брата вернуть, — продолжает отец, наливая себе еще коньяка, — эта тварь знает, куда надавить. Мирослав растрепал все. Что нужно и что не нужно. Идиот. А твоим отпрыскам я намордники куплю заранее. От осинки не родятся апельсинки. Слышала такое, да?
Отвожу взгляд, лишь бы не облаять в ответ отца. Никогда не отличалась сдержанностью, но тут придется потерпеть. Мерзость, какая же мерзость. Надо сегодня покопаться в документах. Вероятно, меня удочерили, потому что больше я не могу придумать причины, по которым меня за человека собственный отец не считает.
— Хотя уже нас…рать, — выдает со вздохом папаша, — ладно. Иди, куда шла.
— Хорошо, — отвечаю я, слезая со стула и ухожу. В горло теперь кусок не лезет, а из головы выветриваются все мысли о мясе. О какой еде речь? Мне хочется найти пульт от вселенной и поставить время на перемотку. Я едва подавляю желание перепрыгивать ступеньки, когда бегу обратно к себе в комнату.
Только одна мысль бьется: дьявол, так просто? Обмен? Что-то меня настораживает в поведении отца. Слишком легко он об этом говорит. И это его «уже насрать»…
Сердце сжимается от тревоги. Надо будет захватить с собой пистолет. Он точно лишним не будет.
Эпизод 57
Следующим днем я перебираю свои старые вещи и с тоской признаю: у меня не было нормальных платьев. Бабушка не стремилась прививать мне вкус — ей было не до этого. Она занималась моим воспитанием и моральным обликом. А когда я переехала к отцу и матери, то умудрилась накупить какое-то дерьмо.
И этому дерьму уже исполнилось пять лет.
Мне приходится впихнуть себя в дурацкое черное платье с длинной юбкой из фатина. Оно словно возвращает меня в прошлое: скидывает сразу несколько лет, и я вновь становлюсь похожей на зашуганного подростка. Единственное что — с тех пор я умудрилась немного набрать вес. Поэтому платье ощутимо жмет.
Выхода нет. Боюсь, если я надену мини с пайетками, то Рустам откажется меня принимать обратно. Его лицо в этот момент я точно видеть не хочу.
Накраситься я пытаюсь старой косметикой. Спустя несколько минут глаза начинают чесаться и резко краснеть, и я в ужасе смываю макияж в ванной комнате. Похоже, содержимое косметички успело испортиться, пока я отсутствовала.
