А в начале октября в Одессе началась абсолютная паника: на пароходы начали грузиться войска — лошади, пушки, снаряды, танки… Одесситы поняли — их бросают…
С отводом войск началось мародерство. Грабили квартиры не только брошенные, но и сгоревшие. Тех, кто был пойман, расстреливали — но это никого не останавливало. Приличная мебель, пусть и полусгоревшая, картины, книги, ценности — все это было под боком, только руку протяни…
А потом в Одессу пришел голод. Теперь люди боролись за единственное право: жить и не умереть голодной смертью. Тогда и появилась горькая шутка: в городе открылся еще один фронт — картофельный, ведь за все лето одесситы почти не видели, страшно сказать, картошки — вся она отправлялась в армию, так что к осени картофель стал в Одессе деликатесом.
И вдруг, совсем неожиданно, в начале октября одесситам привалило невиданное счастье — каждому в руки давали по целых два килограмма картошки! Понятно, что в очередях сразу начались драки, и дрались не только за картошку, но и за картофельные очистки…
Именно тогда, в начале октября 1941-го, Зина научилась готовить самое страшное блюдо осажденной Одессы — оладьи из картофельных очистков… Несмотря на странный, порой и неприятный вкус, эти оладьи поглощались моментально… Всем очень хотелось жить…
Спустя время в Одессе начались погромы продовольственных магазинов. На Канатной толпа ворвалась в магазин и принялась без разбору, лихорадочно хватать хлеб. Картина была жуткая. Кто не смог устоять в очереди, умудрялся лезть через окна, из магазина были слышны душераздирающие крики… По тротуару лилась кровь…
Глава 25
Одесса горела. Каждую ночь в разных местах вспыхивали пожары из-за не прекращающихся бомбежек. Трупы никто не убирал — и тут, и там на тротуарах лежали мертвые люди. А еще лошади… Груды вещей — старого, изношенного рванья — ветер разносил по мостовым. Страх висел в воздухе как что-то реальное, осязаемое — как топор, подвешенный над головами. Никто не знал, как дальше жить…
В начале октября Зину разбудили страшные взрывы. Таких она не слышала в последнее время. Кое-как, наспех одевшись, вместе с остальными жильцами она выбежала на улицу. Казалось, еще немного, и их дом тоже взлетит на воздух…
Над Одессой стояло марево пожарищ, Зина отчетливо запомнила тот момент, когда ночное небо из черного вдруг стало огненно-алым. Словно их всех, стоящих и видящих, как горит их дом, живьем поглотил ад…
— Румыны на подходе, — вдруг услышала она. Один из соседей, пожилой мужчина, работавший в военкомате, повернулся к Зине, и ее напугало жуткое выражение его лица. — Со дня на день займут город. И нам всем конец…
— Не сметь… — попыталась было остановить его Крестовская, но тут же осеклась: поняла, почувствовала, что уж слишком нелепыми выглядят любые пропагандистские лозунги. Вот теперь, именно теперь они полностью исчезли, были стерты с лица земли под напором подступающей к ним бездны правды…
— Перестаньте, Зина, — даже не услышав, а увидев движение ее губ, усмехнулся сосед. — Нам с вами в первую очередь конец. Мне — как большевику, а вам — как сотруднице НКВД. Выбирайте — расстреляют или повесят?
— Что это жгут? — Зина сделала вид, что не слышит. Она не могла оторвать глаз от страшного марева, внушавшего ей просто непреодолимый ужас.
— Склады палят, — ответил сосед. — Чтобы не сдавать врагу. Здесь, в центре города, на Слободке и Пересыпи. Это наши… Все сожгут… Говорят, приказ…
— Не может быть… — снова попыталась возразить ему Зина, но тут же опять умолкла.
— Правда, — зло бросил сосед. — Вы что, не понимаете? Нас уже нет! Нас кинули на произвол судьбы! Вы знаете, какая в городе паника? Катастрофа уже случилась. Если будет хуже — это никого больше не удивит.
Крестовскую как камнем по голове ударили: этот малознакомый человек словно показал ей то, что ее ждет…
В тот вечер Зина возвращалась гораздо позже обычного. До начала комендантского часа оставалось совсем немного, но за этим уже никто не следил, одесситы оставались верны себе. И тут две тени выросли из переулка прямо ей наперерез. Заговорил, судя по всему, главный:
— Але, барышня! А подойди сюда. Ану гони винтовку, сука!
Два пьяных, опустившихся жлоба. Под наркотиками — Зина это вмиг по глазам определила, — оттого очень опасные.
— И сумку свою давай! — пискнул второй.
Грабежи в Одессе были обычным делом, ну а тем более сейчас. Грабили всех, брали даже самые ненужные, старые и ношеные вещи. Но Зина в первый раз столкнулась с таким. Паники у нее не было. Отступив шаг назад, Крестовская вскинула винтовку к плечу:
— Еще шаг — буду стрелять!
— Да ты охренела, сука? — Один из жлобов двинулся вперед.
Недолго думая, Зина выстрелила ему под ноги. Фонтанчик щебня осыпал его брюки. Взвизгнув, жлоб бросился обратно в переулок. Следом за ним потрусил второй. Зину колотило, как в лихорадке — но не от того, что она стреляла под ноги, а от того, что она поняла, что могла выстрелить прямо ему в лицо…
Дверь ее комнаты была приоткрыта. Крестовская остановилась в коридоре. В последний месяц их огромная коммунальная квартира стремительно пустела, каждый день жильцов становилось все меньше. Многие уехали в эвакуацию, кто-то решил спрятаться у родственников в деревне и переждать там… Даже постоянная жительница квартиры, ее, можно сказать, талисман, тетя Валя, уехала, решив пересидеть страшный период у сестры в Херсоне.
Поэтому приоткрытая дверь означала одно — ничего хорошего ее здесь не ждет. Это мог быть кто угодно, в том числе и мародеры, которые свободно шарили по всем квартирам. И никто не мог их остановить.
— Заходи, не бойся, — вдруг из-за двери раздался знакомый голос, сдерживающий смех, и Зина с замирающим сердцем бросилась внутрь…
Все эти месяцы она не видела Бершадова, не знала, что с ним, как он… В управлении Григорий почти не появлялся. И вот теперь он стоял в ее комнате — похудевший, загоревший, еще более смуглый, чем прежде, но такой… бесконечно любимый.
Не понимая, что делает, Зина бросилась ему на шею. Он, это был он, человек, которого она так любила, о чем сама себе не хотела, не могла признаться…
Бершадов с трудом разжал эти объятья и усадил Зину на диван.
— Я пришел за тобой. Собирай вещи.
— Зачем? — Крестовская смотрела на него во все глаза, похоже, она пока не пришла в себя.
— Мы уходим, — Бершадов говорил коротко. — Со дня на день румыны и немцы займут город. Войска, оборонявшие Одессу, перебрасывают в Севастополь. Дан приказ сдать Одессу врагу.
— Что?! — воскликнула Зина. — Нас бросают на произвол судьбы? Целый город? Вот так просто, 250 тысяч человек?! А как же… как же мы все?!
