– Он провстречался с Еленой Буш полтора года… – заметила Паула.
– А свадьба уже через две недели, и они только сейчас начали раздавать пригласительные?
– Просто только неделю назад выяснилось, что Елена находится на втором месяце беременности, – поморщилась в неловкой гримасе Паула. – Не то чтобы я с ней сильно дружу, просто иногда пересекаюсь в тренажёрном зале… Оушен попросил Даррена, как школьного друга, передать тебе приглашение. Ну, знаешь, хочет, чтобы ты…
Только у женщин есть такие понятия, как “сильно/не сильно дружить”– мужчинам подобные грани дружбы неведомы.
– Он хочет, чтобы я была “той самой рыдающей девушкой” на его свадьбе, которая, глядя, как он ведёт красавицу, а может и не очень красавицу невесту под венец, жалела о том, какого парня упустила.
– Именно, – поджала губы Паула.
– Если бы он знал, насколько мне глубоко плевать на его личную жизнь, он бы не унижался, передавая через Даррена, который в свою очередь передал через тебя, пригласительное мне.
– Подумать только, как же мы всё-таки быстро повзрослели, – тяжело выдохнув, Паула взяла в руки пластмассовый стаканчик с пуншем. – Даррену и мне по двадцать восемь и двадцать семь лет, а мы уже родители трёх девочек. Пени двадцать восемь, а она уже дважды мать. Оушену вообще только двадцать три, а его девушка уже на втором месяце беременности…
– Остающиеся жить в маленьких городках быстро рожают.
– Разве? А как же ты?
– Я не оставалась и не останусь. Я вернулась, но скоро снова удалюсь, – едва приподняв свой бокал с шампанским, неоднозначно отозвалась я.
Глава 17.
Новость о скорой выписке Айрис из “антианорексической клиники” едва ли не взорвала мозг Пандоры, которая после полученного радостного известия на протяжении двенадцати часов носилась по дому Пени из комнаты в комнату, судорожно пытаясь составить меню на праздничный ужин. И это с учётом того, что эта женщина толком готовить-то никогда не умела, Айрис ей даже не родственница и едва ли моя кузина по отцовской линии во время своего лечения в клинике заполучила аппетит здорового мужчины в расцвете лет.
Я узнала о том, что Айрис выпишут уже через две недели, сидя в продавленном кресле напротив койки Хьюи. Мне прислала сообщение Пени, прикрепив к тексту фотографию Пандоры, на котором та, в активных попытках опробовать новый рецепт из YouTube, копошилась возле её духовки. Я не смогла воздержаться от комментария:
11.10. – 14:27:
«Неужели она знает, как открывается духовка? *удивлённый смайлик*»
Отправив сообщение, я ухмыльнулась и машинально перевела взгляд на Хьюи.
– Айрис возвращается, брат, – тихо произнесла я, зная, что силы моего прибитого болью голоса будет достаточно, чтобы он меня услышал. – Постарайся вернуться и ты.
– Я видел, как парень покрупнее, одним щелчком заставил второго упасть на землю, хотя поверженного точно нельзя было назвать слабым, – сделав глоток из пиалы, спокойным тоном произнёс мистер Гутман. Мы снова сидели в его мастерской за столом со странным чайником, который художник называл самоваром, и мистер Гутман рассказывал мне о том, как увидел из своего окна завершение стычки, завязавшейся между мной, Картером и Дарианом. – У тебя отношения с тем мужчиной, который за тебя заступился? – взяв в руки кусок пирога Коко, спросил художник, почему-то ни словом не поинтересовавшись о Картере.
– Нет, – уверенно ответила я, хотя, судя по тому, как часто меня об этом спрашивали Коко, Нат и Пандора, и по тому, как настаивал в этом вопросе сам Дариан, так считала только я.
– Ты наверняка слышала о Белой Даме, обитающей на нашей улице? – поинтересовался мистер Гутман, на что я утвердительно кивнула головой, и перед моими глазами сразу же возник образ женского приведения в белом платье, которого я на самом деле никогда не видела. – А ты знаешь её историю? – поинтересовался мистер Гутман, на что я отрицательно замахала головой и сразу же почувствовала аромат собственных волос, непокорно упавших на лицо. – Её убил муж, – многозначительно посмотрел на меня собеседник. – Думаешь, мужчины способны на подобные зверства только из-за ревности? Вариант Отелло и Дездемоны, к сожалению, не единственный для ожесточения мужского сердца. По легенде, муж Белой Дамы убил её за безразличие. За то, что он так и не стал ей интересен… Как считаешь, проблема в нём или всё же в Белой Даме? – неожиданно спросил у меня мистер Гутман, но я не ответила и, спустя минуту, так и не дождавшись от меня ответа, он вдруг повторил свой вопрос. – Проблема в муже или в Белой Даме?
– Не знаю, – честно пожала плечами я.
– Это плохо, – спустя несколько секунд констатировал мой собеседник. Мы в принципе говорили с задержками в несколько секунд.
– Почему? – сдвинула брови я.
– Плохо, когда ты не знаешь, в чём твоя проблема. Хуже только когда ты думаешь, что проблема не в тебе.
– Я знаю, что проблема во мне, – повела бровью я.
– Там, где есть двое, проблема не может принадлежать одному… Ничто не может принадлежать одному.
…Этим вечером я снова не узнала, что было в той коробке, которую я помогла мистеру Гутману перенести в его мастерскую. Просто не хотела уничтожать причину, по которой я могла прийти сюда ещё хотя бы один раз.
Выйдя от мистера Гутмана я, как только ступила на тротуар, услышала до боли знакомую мелодию. Звучал Паганини, каприс №24. Его обрывок донёс до моего слуха мимолётный порыв колючего осеннего ветра, запутавшийся в моих волосах и затаившийся в них, словно играющий со мной в кошки-мышки призрак. Резко остановившись, затаилась и я. Паганини, каприс №24. Произведение, которое мы играли с Мишей на равных, не имея друг для друга лучших соперников… Она всё ещё не избавилась от скрипки – не рассталась с ней даже ради избежания самой страшной ломки. Сейчас Миша играла на ней наш каприс №24… Она не фальшивила.
Ветер вновь обдул моё лицо, и я машинально подалась ему навстречу. Я знала, что перейду дорогу, но тянула до последнего, пока не сравнялась с углом опостылевшего гаража.
Перебегая пустую дорогу, я с замиранием сердца слышала мелодию, которую не хотела слышать. Уже подойдя к гаражной двери, я поняла, что она приоткрыта – от старости навесы сильно проржавели, и хотя Миша их регулярно смазывала маслёнкой, благодаря чему скрипа в них как такового не было, дверь всё равно безвозвратно просела.
Я уже хотела коснуться ручки и распахнуть дверь настежь, когда увидела рядом с Мишей, стоящей по центру комнаты и отыгрывающей идеальную мелодию, Пандору. Сложив руки в молитвенном жесте у себя перед грудью, она сидела на покосившемся дряхлом кресле правым боком к играющей, и не шевелилась, отчего, со своими белоснежными волосами и бледной кожей с голубыми прожилками вен, в этот момент походила на готическое изваяние из чистого мрамора. Миша играла для неё.
