Казалось, будто Хьюи начал спешить жить. Он всё делал быстро. Заучивал рецепты, поглощал потоки информации из журналов и газет, разгадывал десятки кроссвордов, читал книги и… Учился ходить.
На днях Хьюи впервые встал на костыли. И хотя он всё ещё мог на них только стоять, он делал это самостоятельно, без посторонней помощи. От подобного прогресса у меня на глаза наворачивались слезы, но никто об этом, естественно, не знал.
…Мои отношения с Дарианом стали ещё более напряжёнными. После случая с флешкой я никак не могла избавиться от ощущения, будто он за мной следит. Лишний шорох за спиной в переполненном лифте, мимолётно брошенный на меня взгляд незнакомца в супермаркете, машины с тонированными стёклами на парковке у больницы, проходящие мимо крупные мужчины в строгих костюмах – меня нервировало всё. Я даже спокойно докурить сигарету не могла, если стояла под какой-нибудь камерой наблюдения, а если камеры не было видно, я неосознанно начинала её искать сосредоточенным взглядом и, если после долгих поисков всё-таки находила, сразу же расстраивалась и уже не могла докурить сигарету до фильтра. Раздражённо выбрасывая недокуренные сигареты, я едва сдерживалась, чтобы не показать средний палец в очередную камеру наблюдения. Благо понимала, что это всё глупость. Всего лишь первая стадия мании преследования, которой я целиком и полностью обязана Дариану. Паранойя…
Однако нервное напряжение росло не только с моей стороны. Практически всё своё свободное время я посвящала Хьюи и, из-за очевидной незаинтересованности в своём времяпровождении в компании Дариана, Дариан начал давить меня частыми звонками – звонил по два раза в сутки! – и сообщениями в мессенджерах. При этом он требовал мгновенных ответов на каждый свой звонок и каждое сообщение, и я не могла ему в этом противостоять, если только не хотела, чтобы он перешёл к ещё большему давлению. Однажды, из-за того, что я ответила на его звонок лишь с третьего раза, он прибегнул к угрозе о том, что в следующий раз, когда я не подниму трубку с первого раза, он приедет в больницу, чтобы лично пообщаться со мной. Я знала, что это не шутка, а скорее повод, оттого держала руку на пульсе, а точнее на телефоне, чтобы случайно не пропустить очередного его звонка. И это меня раздражало не меньше, чем Дариана мои отговорки на его предложения встретиться. Я каждый день только и думала о том, как избавиться от того короткого поводка на своей шее, который собственноручно вручила в его руки, а Дариан, по видимому, только и размышлял над тем, как его укоротить до минимума, то ли не догадываясь, то ли не задумываясь о том, что уже начинает меня душить и, укороти он этот поводок ещё хотя бы на пару сантиметров, и мне уже будет грозить вполне реальное удушье.
В общем и целом в одном наши мысли с Дарианом сходились определённо точно – мы оба думали о моей свободе. Я думала о том, как её вырвать из его рук, Дариан же думал о том, как её навсегда оставить в своих стальных тисках. Пока что преимущество было на его стороне, но я знала, что однажды смогу найти выход.
Это ведь я. Я всегда нахожу выход там, где его, казалось бы, не может быть.
Глава 30.
Вторая половина марта выдалась менее дождливой, но не менее пасмурной. И, судя по неутешительным долгосрочным прогнозам метеорологов, о лучах солнца Британским островам оставалось только грезить.
В прошедшую пятницу я сумела договориться с доктором Аддерли о свободной и достаточно просторной каморке на первом этаже больницы. Пришлось правда повозиться и переместить в дальний угол швабры, сломанные каталки и старые капельницы, но это того стоило. Перед этим Хьюи с досадой упомянул в разговоре со мной о том, что у него нет возможности размять пальцы на своём синтезаторе, который всё это время бережно хранился в чехле на чердаке Амелии, поэтому теперь всё внутри меня сжималось от предвкушения реакции Хьюи. И она не заставила себя долго ждать.
Когда я вкатила Хьюи в каморку, затянутую утренними сумерками дождливого дня, он не сразу заметил синтезатор, установленный у единственного окна. Когда же заметил – громогласно воскликнул и в долю секунды телепортировался вместе с креслом к своему давнему другу. Он едва не прослезился, что заставило меня отвести взгляд, чтобы он не подумал, что я заметила его секундную слабость. До сих пор он ещё ни разу не проявлял при мне столь глубоких эмоций. Может быть он и испытывал схожие по глубине эмоции общаясь с Пандорой об Энтони, что мне не очень-то нравилось, однако со мной он об Энтони не заговаривал с тех пор, как между нами возникла неловкая и даже неприятная ситуация относительно этой щекотливой темы. Так что пока ещё мне не с чем было сравнить эту его эмоцию.
На синтезаторе Хьюи было разрешено играть ежедневно и без значительных ограничений по времени, которые были связаны только со сном, своевременными приёмами пищи и ежедневными упражнениями. Выделенная нам каморка доктором Аддерли соседствовала только с техническими помещениями, так что о покое пациентов мы могли не переживать. В итоге Хьюи трое суток буквально не отлипал от своего синтезатора, который по нынешним меркам был уже давно и глубоко устаревшим, но по меркам души Хьюи являлся “лучшим представителем своего рода на этой бренной земле”.
Он попросил меня сегодня принести мою скрипку, изъявив ярое желание как и одиннадцать лет назад составить со мной дуэт. Я отыграла “Зиму” Страдивари яростно, неистово, до срыва пульса, с каждой мимолётно “дрогнувшей” и едва уловимо срывающейся нотой играя всё более ожесточенно. Закончив я встретилась напряжённым взглядом с Хьюи. Убирая упавшие в конце игры кисти с клавиш, он смотрел на меня широко распахнутыми, испуганными глазами.
“Мои руки больше не такие крепкие. Они дрогнули и с этим ничего не поделаешь. Это не исправит никакое волшебство”, – именно так я думала, глядя в глаза брата. Думала, что он, трижды лучший клавишник Британии среди детей до тринадцати лет, заметил каждый мой срыв, каждую занозу… Я знала, что он понял… И я не знала, что он, трижды лучший клавишник Британии, глядя на меня видел виртуоза. Я не знала, что он не ошибался, хотя и знала, что он с младенчества не допускает ошибок в музыке…
…Срывы во время моей игры случались только в моём подсознании. В реальном мире моя игра была идеально чистой. Вот почему Нат наслаждалась моей игрой, вот почему Миша назвала меня фаршем и вот почему Хьюи сейчас на меня так смотрел. Миша была права: у меня дрогнула не рука – у меня дрогнула душа. Но я об этом даже не догадывалась. Не узнала об этом и сейчас. Шокированные моей игрой, каждый по-своему, мы с Хьюи отстранились от инструментов и, пребывая в глубоком трансе, вышли из комнаты, всё ещё хранящей вибрацию только что врезавшихся в её стены звуков, и закрыли за собой дверь на ключ, чтобы её никто не потревожил.
Вторая половина следующего дня была на редкость светлой, хотя дождь за окном не забывал периодически моросить. Сидя в кресле у изножья койки Хьюи, только что вернувшегося с тренировки (он уже мог при помощи костылей делать несколько пока ещё неуверенных, но полноценных шагов), я собирала кубик рубика, никак не в силах понять, как Хьюи всего за неделю научился собирать его с нуля в течении всего одной минуты и семнадцати секунд (таков был его новый рекорд, поставленный им сегодня утром). Пени, оставившая Рэйчел и Барни на родителей Руперта, а самого Руперта отправив на первый этаж за бахилами – левый у него внезапно порвался – вместе с Жасмин помогала Хьюи разгадывать кроссворд. Я уже дала три правильных ответа – метрдотель, ностальгия и барельеф – но решила вовремя остановиться, чтобы не отбирать хлеб у пришедших недавно и рассчитывающих на внимание Хьюи девочек. В итоге я держала язык за зубами до тех пор, пока Хьюи не угадывал слово или пока все трое не сдавались и поворачивались ко мне, чтобы уточнить, как же называется тип легкового автомобиля с откидным верхом. Нет это не кабриолет – это фаэтон. Откуда я это знаю? С тех пор, как мы с Нат нашли на чердаке старые журналы, я перевела все имеющиеся в них кроссворды, даже самые мудрёные. А с учетом того, что их было не меньше пары сотен, и я отличаюсь отменной зрительной памятью, о чём нередко жалею, в итоге в моём подсознании накрепко застряли осадки витиеватых словарных слов: аллитерация, вернисаж, гипербола, жужелица, зодчий, эвфемизм… Этот список и значение каждого внесённого в него слова качественным чернилом впились в моё подсознание, хотя я и вписывала верные ответы в ячейки кроссвордов обыкновенным и сточенным до огрызка простым карандашом.
