Дело было не в ушибе серого вещества в моей черепной коробке. Дело было в кратере в области, в которой когда-то подавало слабые признаки жизни моё тлеющее сердце. Теперь у меня не было даже потухшего. У меня вообще ничего не было… Ничего не осталось… Ни пульса, ни писка от него, который мог бы доказывать его существование когда-то…
Полина рассчитывала на то, что дома мне станет легче, но мне не стало…
Не стало.
* * *
Отсчёт начался. Мы прожили в браке двести шестьдесят неполных дней. Я пробыла счастливой женой Робина Джексона Робинсона восемь месяцев, две недели и два неполных дня. Со дня его ухода прошло сто тридцать семь дней. Четыре месяца, две недели и один день. Сегодня, одиннадцатого ноября, мы могли бы отпраздновать ровно один год и один месяц нашего брака, но он продлился только восемь месяцев, две недели и два неполных дня…
Я сидела на мраморной лавочке перед его могилой и вдыхала колкий сумеречный воздух поздней осени. Боль туманила мой разум. Хотя, может быть, это была совсем не боль. Может быть, это был курящийся густой туман над дальними могильными камнями… А может быть стоящие в глазах слёзы, не способные сорваться с моих глаз уже долгие недели. Я не знала что именно, но что-то пеленой повисло между мной и миром, в котором оставил меня существовать Роб…
Тяжесть сгущающихся сумерек нагнетала. Мне уже давно пора было уходить, чтобы подменить Мону с детьми, но я не хотела шевелиться. Я вообще ничего не хотела. Разве что умереть.
Припарковавшись, я увидела у своего подъезда чёрный ламборджини Полины. У неё были ключи от квартиры, но обычно она не являлась без предупреждения. Иногда даже спрашивала разрешения. Однако случались дни, когда я, как всегда без ставшего мне вдруг ненужным телефона, слишком задерживалась и забывала о надобности возвращаться домой. Тогда Мона, если не могла остаться с детьми на подольше, что бывало крайне редко, звонила Полине, и та приезжала, и терпеливо дожидалась меня в тени опостылевшей мне квартиры. Такое случалось в основном в те дни, когда я навещала Робина, но я о своих “визитах” Полине не рассказывала, да мне и не нужно было рассказывать, чтобы знать, что она и без моих слов всё прекрасно обо мне знает.
Мы виделись редко, хотя, с учётом того, что с остальными близкими людьми я и вовсе свела общение на нет, можно было сказать, что мы всё-таки пересекаемся достаточно часто. Что мне нравилось в наших с Полиной отношениях, так это то, что мы всегда понимали друг друга с полуслова, а теперь, после травмы, обрубившей в нас способность к общению с людьми, мы с лёгкостью научились понимать друг друга и с полумолчания.
С безразличием отреагировав на приветствие миссис Адамс, я прошла мимо мистера Кембербэтча даже не вспомнив о том, что когда-то у меня была традиция пожимать его мягкую лапу. Этой традиции когда-то обучил меня Роб…
…Остановившись напротив двери нашей квартиры, я около пяти минут смотрела ничего не видящим взглядом на цифру двадцать четыре. Я снова и снова, как на заевшей бобине* с запылившейся плёнкой, вспоминала, как увидела эту цифру впервые, когда Робин привёз меня в этот дом из больницы.
(*Боби́на – катушка, на которую наматывается гибкий материал – киноплёнка, магнитная лента).
В квартире свет не горел. Как и всегда, когда вместо Моны меня ожидала Полина. Подозреваю, что после смерти Робина у неё появился некий дискомфорт относительно лишних источников света, из-за того, что в первые месяцы после ухода Роба её слишком сильно осаждали фотовспышки идиотов-журналистов. Она даже была вынуждена нанять двух дополнительных телохранителей для своих, теперь ставших редкими, светских выходов. У меня с подобным проблем не возникло, так как после ухода Робина я на долгие месяцы закрыла себя в четырёх стенах, отказавшись выходить на улицу даже под угрозой психологом, при помощи которой Полина некоторое время пыталась мной манипулировать. В итоге у неё так ничего и не вышло, да и она достаточно быстро оставила все свои попытки вытащить меня из непробиваемого панциря, прекрасно осознавая всю тщетность своих действий, направленных на мою впавшую в анабиоз личность.
Со временем я сама решила выйти на улицу. В последний день лета. Чтобы навестить его могилу.
И пусть я с уверенностью могла заявить, что после всего пережитого мной за эти сто тридцать семь дней беспросветного мрака у меня не возникло проблем с источниками света, как это случилось у Полины, в остальном, в отличие от неё, у меня было проблем столько, что, признай я их все, меня смело можно было бы упечь в психушку.
Зайдя в столовую, я включила тусклую настенную лампу и сразу же заметила свою гостью, как и всегда сидящую в кресле у входа в гостиную. Чтобы не травмировать её резкостью, я миновала столовую в потёмках и включила яркий свет только на кухне.
Не торопясь подойдя к холодильнику, я вытащила из него бутылку пива. Обычно я не позволяла себе выпивать перед ночной вахтой, тем более при Полине, но Тену и Джоуи уже был без трёх недель год от роду, и по ночам они теперь спали значительно лучше, чем в первые месяцы своей жизни, да и Полина сегодня курила мундштук не покидая своего кресла и даже не приоткрыв дверцу балкона, так что этим вечером я не собиралась потакать надобности держать себя в опостылевших мне рамках.
– Как там футбольный клуб? – наблюдая за тем, как струйка дыма поднимается от её мундштука вверх к потолку, наконец начала разговор первой я, после чего прислонилась плечом к дверному косяку, отделяющему границу кухни от гостиной, и сделала первый глоток из уже открытой бутылки.
– Всё ещё продолжает своё существование, – монотонно и даже как-то растянуто проговорила Полина, не вынимая мундштука из своего едва приоткрытого рта.
После смерти Робина футбольный клуб отошёл мне, но руководство над ним с благородным великодушием взяла на себя Полина. Со временем мне нужно будет что-то с этим делать (я не могу пользоваться её добротой вечно), но не этим вечером.
Я сделала ещё один глоток.
Полина перевела на меня свой соколиный взгляд и, не моргая на протяжении полуминуты, смотрела на меня так, как обычно смотрят на останки вымершего в мезозойской эре биологического вида.
– Как твои панические атаки? – наконец подала голос она.
А вот и одна из моих проблем. Как раз из тех, что я не хотела обсуждать. Но она потому и спрашивала.
– За ноябрь ни одной.
О психологах Полина со мной не заговаривала с конца августа. Быстро поняла, что меня не убедить, да и сама не верила в этот способ, так что особенно уговаривать и не старалась.
“За ноябрь ни одной”, – хитрый способ не заговаривать о количестве тех атак, что случились со мной в октябре. Впрочем, Полина о многих из них знала. Сначала из-за этих приступов она боялась оставлять со мной детей, но потом поняла, что в отношении Тена и Джоуи я контролирую себя даже теряя контроль над остальным миром. Так что она достаточно быстро перестала переживать насчёт цепочки “Таша-Тен-Джоуи”. Так же быстро, как и пытаться вести со мной разговоры о “психологической помощи специалиста”. Да и Мона всегда была рядом. Первый месяц после ухода Роба она поочерёдно с Полиной или моими родителями несла ночную вахту над детьми. Потом я однажды отослала родителей восвояси, когда на короткое мгновение пришла в себя и поняла, что они задолбали меня своей жалостью и заботой. Затем я постепенно начала отказываться от ночной вахты Моны, а Полина, как и всегда оказавшаяся умнее остальных, сама слилáсь, оставив свои ночные бдения даже раньше, чем я выслала из своих ночей Мону.
