Мне Робин тоже кое-что оставил. Квартиру, которую впоследствии я должна была передать Тену, свою машину, тридцать тысяч долларов на счету, то есть примерный прожиточный минимум на ближайшие пару лет, и футбольный клуб, прибыль от которого, подойди я правильно к его управлению, могла бы обеспечить меня на всю оставшуюся мне жизнь.
А ещё он оставил мне посмертное письмо. Самое ценное, что мог оставить, и то, чего не оставил другим. И оно, и завещание были составлены, и заверены за сутки перед его убийством. И хотя юрист Робина говорил мне о том, что все богатые люди имеют хорошую привычку оформлять официальные завещания, и что первое завещание Робина было составлено им ещё в двадцатилетнем возрасте, меня не отпускала эта мысль… Почему он вдруг решил изменить своё изначальное завещание как раз накануне своей гибели?.. Почему вдруг написал письмо?..
…Всякий раз перечитывая оставленное мне Робом послание, я немо рыдала над бокалом виски или бутылкой пива. На трезвую голову я его прочла только в первый раз. Больше не смогла и не хотела. Вливая в себя алкоголь, я читала это письмо по два-три раза в месяц, каждый раз проходя через такие страшные муки, какие могла пожелать только тому, кто остановил моё сердце.
Я перечитывала его не потому, что была мазохисткой. Будь моя воля, я бы спрятала это письмо в чугунном сундуке и навеки закопала бы его в земле, но я не собиралась создавать столь горестную капсулу времени и слишком сильно надеялась на то, что, прочитав письмо вновь, смогу заметить в нём хотя бы намёк на то, что именно повлекло собой нашу смерть, но вновь и вновь я не находила в нём ни малейшей зацепки. Только боль, пульсирующую в моих глазах ровным крупным почерком Роба…
“Привет, Таша. Ты не представляешь, как мне жаль, что ты держишь это письмо в своих руках. Перед тем, как его составить, я вспомнил наш случайный разговор на острове Мэн. Тогда он ничего не значил для меня, но теперь, когда я пишу это письмо, я считаю, что это, возможно, был один из самых важных наших разговоров. Анализируя его, я пересмотрел сроки. Помнишь, ты давала мне три месяца? Теперь я высоко ценю то, что ты дала мне лишь девяносто дней. Но и в тот момент, и сейчас, я был и остаюсь эгоистичнее тебя. Тогда я давал тебе шесть месяцев, сейчас же, хотя и надеюсь на то, что тебе не придётся читать это письмо, я даю тебе пять. Прости, не могу дать тебе меньше. Я реалист. Как бы сильно мне не хотелось, чтобы ты пришла в себя уже спустя девяносто дней, всё же я сомневаюсь, что тебе будет достаточно даже пяти месяцев, но мне хочется надеяться…
Знаю, я не могу тебя об этом просить, но, если сможешь, присмотри за Теном и Джоуи, если этого вдруг не смогу больше делать я. Ни в коем случае не воспитывай их в роскоши, огради их от сильных материальных зависимостей, попытайся воспитать их если не в бедной обстановке, тогда не выше среднестатистической. Ты ведь знаешь, что моё детство не было усыпано бриллиантами, так что не суди меня строго, из-за столь радикальных взглядов… Я хочу, чтобы они знали цену деньгам, чтобы знали цену добра и зла, чтобы умели жить не только ради себя. До тех пор, пока не наступит время, ни Тен, ни Джоуи не должны узнать о наследстве, которое я им оставил. Необходимо, чтобы до вступления в права наследования они научились зарабатывать своим трудом, не рассчитывая на помощь со стороны. Не факт, конечно, что те вложения, которые я оставлю для них, за два десятилетия не обесценятся, но почему бы не попробовать?.. И если я не уверен в том, что смог обеспечить им материальное будущее, я с уверенностью делаю ставку на то, что они всё-таки получат качественное воспитание и таким образом в любом случае не останутся ни с чем.
Если в какой-то момент тебе станет слишком сложно с Теном и Джоуи, и вообще по жизни, я оставляю тебе Полину. Она всегда знает, что делать, так что доверься ей.
И ещё…
Не вздумай ставить на себе крест из-за меня. Ты бы мне подобного не пожелала, сама знаешь. Поэтому ты должна знать, как сильно бы я хотел, чтобы ты наконец обрела своё счастье. Я расскажу тебе секрет. Надеюсь, он поможет тебе стать счастливой (даже больше, чем ты смогла быть счастливой со мной): для того, чтобы стать по-настоящему счастливой, тебе необходимо стать женщиной мужчины, которому ты захочешь подчиняться.Ты ведь сама об этом знаешь, правда? Знаешь о заложенной в тебе природой дикости…
Хотя мы и были счастливы вместе, ты мне так и не подчинилась. И это меня радует, особенно теперь.
…Таша, прости, если тебе пришлось это читать, и прости, что из-за меня тебе приходится это переживать. Помни, что это обязательно пройдёт.
До встречи.
Твой преданный друг,
Р.Дж.Робинсон.
Глава 58.
Первое время после смерти Робина, как только Полина вырвала меня из больницы и поместила домой, я боялась отходить от колыбелей младенцев, в буквальном смысле держась за перила их кроваток обеими руками едва ли не двадцать четыре часа в сутки. И никакой ушиб мозга, никакие его последствия не позволяли мне расслабиться, пока однажды я не осознала, что всё это бесполезно… Раньше я делала это, заботилась о детях, ради Робина. Ради того, чтобы после его возвращения домой передавать ему в руки тёпленьких младенцев, чтобы напевать в унисон его голосу колыбельные песенки, чтобы умиляться, видя его с грязными памперсами в руках… Чтобы поддерживать его в его отцовстве. Да, я всё это время исполняла материнские обязанности не ради оставшихся наполовину сиротами детей, а ради того, чтобы Робин был счастлив, ведь моё собственное счастье подпитывалось им. Да, я оказалась корыстной на счастье, зато я продолжала оставаться честной. Дети никогда не делали меня счастливой напрямую – только через распыляющую счастье призму, которой всё это время являлся Робин.
Призмы больше не было, доступа к счастью тоже не стало…
Я не собиралась себя обманывать. Я не испытывала материнских или любых других нежных чувств, или хотя бы привязанности к этим детям. Только долг, пока ещё не успевший превратиться в мой личный крест. Об этом знала и Полина, но тактично молчала. Она, как и всегда, была слишком проницательна, чтобы не заметить, и слишком мудра, чтобы это обсуждать.
Я всё дальше и всё больше отдалялась от детей, постепенно холодея к ним, как охладела к жизни в целом. Теоретически, Тен и Джоуи теперь остались круглыми сиротами, хотя у Джоуи где-то в этом мире ещё и был жив ничего не подозревающий биологический отец. По факту же я всё ещё оставалась их матерью, проще говоря – официальным опекуном. И это притом, что я ощущала себя даже не замёрзшей льдинкой, а целой грёбаной глыбой льда. Дрейфующий айсберг, оставшийся наедине с собой в океане отчаяния. На сей раз я уже не сомневалась в том, что это навсегда… Даже не думала о том, когда эта чёрная полоса закончится. Просто смирилась с тем, что эта полоса и есть вся моя оставшаяся, и никому не нужная, даже мне, жизнь.
