101 Последнее высказывание необходимо понимать следующим образом: четвероякая субстанция вечна
() и есть дитя Бога. Однако склонность ко злу была извне добавлена к смеси, желаемой Богом
(
). Зло, таким образом, не создано ни Богом, ни кем-либо другим, оно не исходит от него и не возникло само по себе. Петр, в уста которого и вложены эти размышления, явно не уверен, как именно обстоят дела.
102 Кажется, будто без Божьего намерения (и, возможно, без его ведома) смешение четырех стихий приняло ложное направление, хотя это едва ли согласуется с идеей Климента о противоположных руках Бога, «чинящих насилие одна над другой». Очевидно Петр, который ведет диалог, находит затруднительным приписать источник зла Создателю в столь многочисленных словах.
103 Псевдо-Климент Римский проповедует петринианское христианство, имеющее откровенно ритуализированный оттенок. Это, вкупе с доктриной о двух аспектах Бога, обнаруживает его тесную связь с ранней иудео-христианской Церковью, где, согласно свидетельству Епифания, мы находим концепцию эбионитов, согласно которой Бог имел двух сыновей: старшего Сатану и младшего Христа
[77]. Михей, один из участников диалога, говорит примерно то же, замечая, что, если добро и зло зародились одним и тем же образом, они должны быть братьями
[78].
104 В средней части (иудео-христианского?) апокалипсиса, «Вознесение Исаии», мы находим видение Исаии о семи небесах, через которые он был пронесен
[79]. Сначала он увидел Самаила и его воинство, против которого на небесах велась «великая битва». Затем ангел вознес его выше, на первое небо, и подвел его к трону. Справа от трона восседали ангелы, более прекрасные, чем ангелы, что восседали слева. Те, что были справа, «пели одним голосом»; те же, что были слева, пели вместе с ними, но их песня не была подобна песне тех, что справа. На втором небе все ангелы были прекраснее, чем на первом, и между ними не было различий – ни здесь, ни на более высоких небесах. Очевидно, Самаил оказывает заметное влияние на первое небо: ангелы слева не так прекрасны. К тому же нижние небеса не так великолепны, как верхние, хотя каждое последующее превосходит предыдущее в своем великолепии. Дьявол, как и гностические архонты, обитает на тверди небесной; предположительно он и его ангелы соответствуют астрологическим богам и влияниям. Уменьшение великолепия, возрастающего вплоть до самого верхнего неба, свидетельствует о взаимопроникновении сферы дьявола и божественной сферы Троицы, свет которой, в свою очередь, достигает самого нижнего неба. Таким образом, налицо картина комплементарных противоположностей, уравновешивающих друг друга, подобно правой и левой рукам. Следует отметить, что данное видение, как и «Беседы Климента», принадлежит доманихейскому периоду (II век), когда христианство еще не было вынуждено сражаться со своими манихейскими конкурентами. С равным успехом это могло быть описание подлинной взаимосвязи инь и ян, что ближе к истине, чем privatio boni. Более того, оно нисколько не противоречит монотеизму, ибо объединяет противоположности так же, как инь и ян объединены в Дао (которое иезуиты вполне логично перевели как «Бог»). Создается впечатление, будто манихейский дуализм впервые заставил Отцов осознать тот факт, что они, сами того не понимая, всегда верили в субстанциальность зла. Такое внезапное прозрение вполне могло привести их к опасно антропоморфному предположению, согласно которому то, что не может объединить человек, не может объединить и Бог. Ранние христиане, благодаря своей большей бессознательности, сумели избежать этой ошибки.
105 Вероятно, можно высказать предположение, что проблема яхвистического образа Бога, констеллированная в человеческий разум еще со времен Книги Иова, продолжала обсуждаться в гностических кругах и в синкретическом иудаизме в общем, причем весьма активно, ибо христианский ответ на данный вопрос – а именно единодушное утверждение благости Бога
[80] – не удовлетворял консервативных иудеев. В этом отношении примечательно, что доктрина двух антитетичных сыновей Бога возникла у иудео-христиан, живших в Палестине. Внутри самого христианства данная доктрина распространилась на богомилов и катаров; в иудаизме она оказала существенное влияние на религиозные воззрения и нашла выражение в двух сторонах каббалистического Древа Сфирот – hesed (милость, любовь) и din (строгость, суд, справедливость). Израильский религиовед Цви Вербловски любезно подобрал для меня несколько выдержек из еврейской литературы, имеющих отношение к данной проблеме.
106 Так, раби Йосеф учил: «Каково значение стиха: “А вы никто не выходите за двери дома своего до утра?” (Исх., 12:22
[81].) Как только разрушитель получает разрешение действовать, он не различает между праведными и нечестивыми. Хуже того, он как раз начинает с праведных»
[82]. Комментируя Исх., 33:5 («Если Я пойду среди вас, то в одну минуту истреблю вас»), мидраш поясняет: «Яхве имеет в виду, что может разгневаться на вас на мгновение – ибо такова продолжительность его гнева, о чем говорится в Книге Исаии, 26:20: ‛Укройся на мгновение, доколе не пройдет гнев’, – и в это мгновение истребить вас». Здесь Яхве предупреждает о своей безудержной вспыльчивости. Если в такой миг божественного гнева произнести проклятие, то оно, несомненно, будет действенно. Вот почему Валаам, «имеющий ведение от Всевышнего»
[83], будучи призванным Валаком проклясть Израиль, оказался столь опасным врагом: он знал мгновение гнева Яхве
[84].
