195 Текст, содержащий самое древнее упоминание о рыбе, гласит: «Есть в море круглая рыба без костей и внешней оболочки, а в ней есть жирность удивительного свойства, каковая, если варить ее на медленном огне, покуда не исчезнут полностью жирность и влажность… насыщается морской водой, пока не начинает светиться»
[345]. Данный рецепт повторяется в другом, возможно более позднем трактате того же рода – «Aenigmata philosophorum»
[346]. Здесь «piscis» стала «pisciculus», a «lucescat» – «candescaf». Общим для обоих трактатов является ироническое завершение рецепта: когда появляется citrinitas (xanthosis, «пожелтение»), «образуется collyrium [глазная примочка] философов». Если философ протрет ей глаза, то легко сможет постичь тайны философии.
196 Вышеупомянутая круглая рыба определенно не есть рыба в современном смысле этого слова, но какое-то беспозвоночное. Это подтверждается отсутствием костей и «cortex» – слово, которое в средневековой латыни означает просто моллюска
[347]. В любом случае это некий организм округлой формы, обитающий в море; предположительно речь идет о кишечнополостной медузе, в изобилии встречавшейся в морях Древнего мира. Ее свободно плавающая разновидность, сцифоидная медуза, имеет круглое тело в форме колокола или диска радиального строения, разделенное, как правило, на восемь секторов четырьмя перрадиальными и четырьмя интеррадиальными лучами (углы которых могут, в свою очередь, быть разделены адрадиальными каналами). Как у всех книдарий
[348] (стрекающих) или нематофор
[349] (класс, к которому принадлежат кишечнополостные медузы), у сцифоидных медуз имеются щупальца; щупальца содержат стрекательные клетки, «нематоцисты», с помощью которых медуза отравляет свою жертву.
197 В тексте указано, что, если «круглую рыбу» нагреть или варить на медленном огне, она «начинает светиться». Другими словами, тепло, уже имеющееся в ней, становится видимым как свет. Это наводит на мысль, что автор рецепта находился под влиянием либо самого Плиния, либо какого-то другого представителя той же традиции. Плиний описывает рыбу – stella marina, «морскую звезду», – которая, по его словам, озадачила нескольких великих философов
[350]. Считалось, что эта рыба горяча и обжигает все, к чему в море ни прикоснется
[351]. Плиний упоминает stella marina
[352] в одном ряду
[353] с pulmo marinus, свободно плавающим на поверхности воды
[354], и приписывает ему столь огненную природу, что, если потереть его палочкой, эту палочку затем можно использовать как факел
[355]. Отсюда мы можем заключить, что наш автор не слишком серьезно относился к зоологическим различиям и вполне мог перепутать stella marina с pulmones. Как бы то ни было, Средневековье с его страстью к символам охотно ухватилось за легенду о «морской звезде». Кауссин рассматривает «рыбу» именно как морскую звезду и описывает ее соответствующим образом. Это животное, утверждает он, производит такое количество тепла, что не только воспламеняет все, к чему прикасается, но и варит свою пищу. Посему оно обозначает «veri amoris vis inextinguibilis» (неугасимую силу истинной любви)
[356].
198 Подобная интерпретация звучит крайне странно для современного слуха. Однако для Средневековья постулат «alles Vergängliche ist nur ein Gleichnis» верен в буквальном смысле: все эфемерные вещи служили лишь символом божественной драмы, которая для современного человека почти лишена смысла. Пичинелли толкует рыбу так же; единственное различие заключается в том, что его амплификация более сложная. «Эта рыба, – утверждает он, – всегда светится в воде, и все, к чему она прикасается, нагревается и вспыхивает пламенем». Это свечение есть огонь – огонь Святого Духа. В качестве источника он цитирует Экклезиаста, 48:1
[357], а также ссылается на огненные языки чуда Пятидесятницы. Тот удивительный факт, что огонь stella marina не гаснет в воде, напоминает ему о «divinae gratiae efficacitas» (силе божественной благодати), которая воспламеняет сердца, тонущие в «море греха». По этой же причине рыба означает милосердие и божественную любовь, о чем свидетельствует Песнь песней Соломона, 8:7: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее». Рыба, полагает наш автор, распространяет вокруг себя сияние с первых мгновений своей жизни, а потому есть эмблема религии, чьим светом живут верующие.
199 Как свидетельствует цитата из Песни Соломона, интерпретация горящей морской звезды подчеркивает ее связь с мирской любовью. Пичинелли даже утверждает, что морская звезда есть «иероглиф сердца влюбленного», чью страсть не в силах погасить даже целое море – будь то божественная или мирская любовь. Впрочем, эта рыба, как весьма непоследовательно замечает автор, горит, но не светит. Он цитирует св. Василия: «Теперь вообразите глубокий колодец, непроницаемую тьму, огонь, лишенный свечения, наделенный всей способностью огня жечь, но не испускающий никакого света… Именно так можно представить себе огонь адский»
[358]. Этот огонь – «concu-piscentia», «scintilla voluptatis» (искра вожделения).
200 Любопытно, насколько часто средневековые символисты предлагают диаметрально противоположные истолкования одного и того же символа, явно не осознавая далеко идущей и опасной возможности того, что полярность символа подразумевает тождество противоположностей. Так, в алхимии мы можем найти определенные взгляды, согласно которым сам Бог «пылает» в этом подземном или подводном
[359] огне. В «Gloria mundi», например, об этом говорится следующее
[360]:
