249 Таким образом, доктрина, которая может быть сознательно приобретена «через некое божественное вдохновение», в то же время является инструментом, с помощью которого объект доктрины или теории может быть высвобожден из своего заточения в теле, ибо символ доктрины – «магнит» – одновременно есть та самая таинственная «истина», о которой говорится в этой доктрине. Учение входит в сознание адепта как дар Святого Духа. Это – хранилище знаний о секрете искусства, о сокровище, скрытом в prima materia, которая, как считалось, находилась вне человека. Сокровище доктрины и драгоценный секрет, сокрытый во тьме материи, суть одно и то же. Для нас это не открытие, ибо с некоторых пор мы знаем, что подобные секреты обязаны своим существованием бессознательным проекциям. Дорн был первым мыслителем, ясно осознавшим следующую необычную дилемму алхимии: сокровенная субстанция одна и та же, где бы они ни находилась – внутри человека или вне его. «Алхимическая» процедура происходит и внутри и вовне. Тот, кто не понимает, как освободить «истину» от оков в собственной душе, никогда не преуспеет в физическом опусе, а тот, кто знает, как получить камень, может сделать это лишь на основе правильной доктрины, посредством которой он трансформируется сам или которую создает посредством своей трансформации.
250 Благодаря этим рассуждениям Дорн приходит к осознанию фундаментальной важности самопознания: «А посему позаботься о том, чтобы ты сам стал таким, каким хочешь ты видеть результаты труда своего, к коим ты стремишься»
[485]. Другими словами, ожидания, связанные с деланием, необходимо применять к собственному эго. Получение тайной субстанции, «generatio Mercurii», возможно лишь для того, кто знает доктрину; однако «мы не можем избавиться от сомнений кроме как посредством опыта, и нет лучшего способа осуществить его, нежели проделать его на себе»
[486]. Доктрина формулирует наш внутренний опыт или существенно зависит от него: «Пусть он знает, что величайшее сокровище человека находится в нем самом, а не вне его. От него оно исходит внутренне… и тем самым и вовне осуществляется то, что он видит своими глазами. Посему, если не слеп он разумом, то увидит, то есть поймет, кто он и каков он есть внутренне, и благодаря свету природы познает себя через внешнее»
[487]. Секрет, прежде всего, заключен в человеке; это его подлинная самость
[488], которую он не знает, но может постичь посредством переживания внешних вещей. Дорн обращается к алхимику: «Научись в самом себе познавать все, что есть в небесах и на земле, дабы стать мудрым во всем. Разве неведомо тебе, что небо и стихии ранее были одним, и были отделены друг от друга божественным актом творения, дабы могли они породить и тебя, и все сущее?»
[489]
251 Поскольку знание о мире живет в его собственной груди, адепт должен извлекать такого рода знания из знаний о самом себе, ибо самость, которую он стремится познать, есть часть природы, воплощенная благодаря первоначальному единству Бога с миром. Речь явно идет не о познании природы эго, хотя такое знание гораздо удобнее; часто его путают с самопознанием. По этой причине всякого, кто всерьез пытается познать себя как объект, обвиняют в эгоизме и эксцентричности. Однако такое знание не имеет ничего общего с субъективным знанием эго о самом себе. Эго – собака, которая гоняется за собственным хвостом. Знание, о котором идет речь, напротив, весьма трудное и требующее моральных усилий исследование, о котором так называемой психологии не известно ничего, а образованной публике – крайне мало. Алхимик, однако, имел по крайней мере косвенный намек на него: он определенно знал, что часть целого содержит в себе образ целого – образ «небосвода» или «Олимпа», как называет его Парацельс
[490]. Этот внутренний микрокосм был невольным объектом алхимического исследования. Сегодня мы бы назвали его коллективным бессознательным и описали как «объективное», поскольку оно идентично у всех индивидов и, следовательно, одно. Из этого универсального Одного возникает в каждом индивиде субъективное сознание, то есть эго. Грубо говоря, именно так сегодня мы бы поняли «ранее одно» и «разделенное божественным актом творения» у Дорна.
252 Именно это объективное знание самости имеет в виду автор, говоря: «Никто не может познать себя, покуда не познает, что, а не кто, он есть, от чего зависит или чей он [или: чему и кому принадлежит] и с какой целью был сотворен»
[491]. Решающее значение имеет различие между «quis» и «quid»: если «quis» обладает явным личностным аспектом и относится к эго, то «quid» нейтрально и указывает не на что иное, кроме как на объект, не наделенный даже личностью. Речь идет не о субъективном эго-сознании психики, но о самой психике как о неизвестном, непредвзятом объекте, который еще предстоит исследовать. Различие между познанием эго и познанием самости едва ли можно сформулировать более четко, чем в этом разграничении «quis» и «quid». Алхимик XVI века сумел уловить нечто, обо что до сих пор спотыкаются некоторые психологи (во всяком случае, те из них, кто позволяет себе иметь собственное мнение в психологических вопросах). «Что» относится к нейтральной самости, объективному факту целокупности, ибо эго, с одной стороны, каузально «зависит» от нее или «принадлежит» ей, а с другой – направлено на нее как на цель. Это напоминает впечатляющую вводную фразу «Фундамента» Игнатия Лойолы: «Человек был создан славить Господа Бога нашего, и почитать его, и служить ему, и тем спасти свою душу»
[492].
