258 Трактат Розина содержит параллель к Мориену
[500]: «Этот камень есть нечто, помещающееся более в тебе [нежели где-либо еще], сотворенное Богом, и ты – руда для него, и извлекается он из тебя, и, где бы ты ни был, он неразрывно с тобою остается… И как человек составлен из четырех стихий, так и камень; и, таким образом, он [добывается] из человека, и ты – руда его, а именно путем обработки; из тебя он добывается, а именно путем разделения; и в тебе он остается неразрывно, а именно посредством знания. [Если выразить это] иначе, в тебе он пребывает, а именно в Меркурии мудрецов; ты – его руда: в тебе он заключен и ты втайне в себе его содержишь
[501]; и из тебя он добывается, когда ты восстанавливаешь его [до его сути] и растворяешь; ибо без тебя сие не сможет осуществиться, и без этого ты жить не можешь; и так оказывается, что конец обращен к началу, и наоборот»
[502].
259 Это выглядит как комментарий к Мориену. Из него мы узнаем, что камень помещен внутрь человека Богом, что laborant и есть его prima materia, что извлечение соответствует так называемому divisio или separatio алхимической процедуры, и что благодаря его знаниям о камне человек остается неразрывно связанным с самостью. Описанная процедура легко может быть понята как осознание бессознательного содержания. Фиксация в Меркурии мудрых тогда будет соответствовать традиционному герметическому знанию, поскольку Меркурий символизирует Нус
[503]; благодаря такому знанию самость как содержание бессознательного становится сознательной и «зафиксированной» в разуме. Как известно, без существования сознательных понятий апперцепция невозможна. Этим объясняются многие невротические расстройства, обусловленные тем фактом, что определенные содержания констеллированы в бессознательном, но не могут быть ассимилированы из-за отсутствия необходимых для этого апперцептивных понятий. Вот почему так важно рассказывать детям сказки и легенды, а взрослым – внушать религиозные идеи (догматы): все это суть инструментальные символы, с помощью которых бессознательные содержания могут быть направлены внутрь сознания, интерпретированы и интегрированы. В противном случае их энергия перетекает к сознательным содержаниям, которые в норме не слишком акцентированы, и усиливают их до патологических масштабов. Тогда мы получаем явно беспочвенные фобии и одержимости: мании, идиосинкразии, ипохондрические идеи и интеллектуальные извращения, маскирующиеся под социальной, религиозной или политической личиной.
260 Алхимик понимал opus как своего рода апокатастасис, восстановление исходного состояния в «эсхатологическом» одном («конец обращен к началу, и наоборот»). То же самое происходит и в процессе индивидуации, независимо от того, принимает он форму христианского преображения («Если не будете как дети…»), переживания satori в Дзен («покажи мне свое настоящее лицо») или психологического процесса развития, в рамках которого исходное стремление к целостности становится сознательным событием.
261 Для алхимика было ясно, что «центр» или то, что мы назвали бы самостью, располагается не в эго, а вне его, «в нас», но не «в нашем разуме», будучи локализовано скорее в том, что мы есть бессознательно, в том «quid», которое нам еще предстоит осознать. Сегодня мы бы назвали это бессознательным, при этом мы различаем личное бессознательное, позволяющее нам осознать свою тень, и безличное бессознательное, позволяющее осознать архетипический символ самости. Такая точка зрения была недоступна алхимику; не имея ни малейшего представления о теории знания, он был вынужден экстериоризировать свой архетип традиционным способом и помещать его в материи, хотя он, как Дорн и, несомненно, многие другие, ощущал, что центр парадоксальным образом находится в человеке и в то же время вне его.
262 «Нетленное лекарство», lapis, утверждает Дорн, нельзя найти нигде, кроме небес, ибо небо «пронизывает все стихии невидимыми лучами, сходящимися вместе со всех сторон в центре земли, и порождает всех существ». «Никто не способен к порождению в самом себе, но [лишь] в себе подобном, из него же [неба] исходящем»
[504].
263 Здесь мы видим, как Дорн обходит свой парадокс: никто не в состоянии произвести нечто без объекта, подобного себе. Однако объект подобен ему потому, что происходит из того же источника. Если он желает получить нетленное лекарство, он может сделать это лишь в чем-то, что близко к его собственному центру, а это – центр земли и всех существ. Этот центр, как и его собственный, происходит из того же первоисточника, то есть Бога. Разделение на разнородные вещи, такие как небо, стихии, человек и т. д., необходимо было лишь для порождения. Все разделенное должно быть снова соединено в камне, дабы исходное состояние единства было восстановлено. Однако, утверждает Дорн, «ты никогда не сможешь из других создать Одно, к коему ты стремишься, если прежде сам не станешь одним… Ибо воля Божья такова, что надлежит праведным осуществлять свое праведное дело, а совершенным – совершенствовать другое… А посему позаботься о том, чтобы ты сам стал таким, какими хочешь ты видеть результаты труда своего, к коим ты стремишься»
[505].
264 Объединение противоположностей в камне возможно только в том случае, если сам адепт стал Одним. Единство камня эквивалентно индивидуации, посредством которой человек приходит к целостности; можно сказать, что камень – это проекция объединенной самости. Такая формулировка психологически корректна. Однако она не учитывает тот факт, что камень есть трансцендентное единство. Следовательно, мы должны подчеркнуть, что хотя самость может стать символическим содержанием сознания, она как супраординантная целокупность всегда трансцендентна. Дорн явно признавал тождество камня и преображенного человека, когда восклицал: «Преобразитесь из мертвых камней в живые философские камни!»
[506] Однако ему недоставало концепции бессознательного существования, которая позволила бы ему выразить идентичность субъективного психического и объективного алхимического центров в удовлетворительной формуле. Тем не менее он преуспел в объяснении магнетического притяжения между воображаемым символом – «theoria» – и «центром», скрытым в материи, или внутри земли, или на Северном полюсе, как тождество двух крайностей. Вот почему и theoria, и arcanum в материи называются «истина». Эта истина «сияет» в нас, но не от нас исходит: «искать ее следует не в нас, но в образе Бога, каковой есть в нас»
[507].
