55 Данная проблема имеет практический аспект, поскольку вполне может случиться, что коллективная идея, хотя и значимая сама по себе, в силу отсутствия субъективных чувственных тонов представлена в сновидении лишь второстепенным атрибутом; например, божество может быть представлено неким териоморфным атрибутом и т. п. И наоборот, идея может предстать в сознании без свойственного ей аффективного акцента, а потому должна быть переведена обратно в свой архетипический контекст – задача, обычно выполняемая поэтами и пророками. Так, Гельдерлин в своем «Гимне свободе» позволяет этому понятию, потускневшему от частого употребления и злоупотребления, вернуть себе первоначальное великолепие:
С той поры, как поднят я из праха,
Как ее лобзания познал,
Чист мой взор, не знает сердце страха,
Страстью к ней мой разум воспылал.
Речь ее ловлю я чутким слухом,
Как богине поклоняюсь ей.
Слушайте! Вещает добрым духам
Мудрый глас владычицы моей…
[20]56 Очевидно, что идея свободы здесь возвращается в свое исходное драматическое состояние – превращается в сияющую фигуру анимы, освобожденную от тяжести земли и тирании чувств, в психопомпа, указывающего путь к полям Элизиума.
57 Первый из упомянутых нами случаев, когда коллективная идея репрезентируется в сновидении своим низшим аспектом, бесспорно, наблюдается чаще: «богиня» появляется в виде черной кошки, а божество – в виде lapis exilis (ничего не стоящего камня). Здесь адекватная интерпретация требует определенных познаний, которые относятся не столько к зоологии и минералогии, сколько к существованию исторического consensus omnium касательно рассматриваемого объекта. Эти «мифологические» аспекты присутствуют всегда, даже если в данном конкретном случае они бессознательны. Например, если человек, выбирая, в какой цвет – зеленый или белый – покрасить садовую калитку, не помнит, что зеленый – цвет жизни и надежды, символический аспект «зеленого» тем не менее присутствует в качестве бессознательного sous-entendu. Так мы обнаруживаем, что нечто, обладающее величайшей значимостью для жизни бессознательного, занимает низшее положение на шкале сознательных ценностей, и наоборот. Фигура тени уже принадлежит царству бестелесных призраков, не говоря уж об аниме и анимусе, которые, судя по всему, проявляются исключительно в виде проекций на других людей. Что касается самости, то она находится полностью за пределами личностной сферы и проявляется (если проявляется вообще) лишь в виде религиозной мифологемы, а ее символы варьируют от высших до низших. Посему всякий, кто идентифицирует себя с дневной половиной своей психической жизни, объявит ночные сновидения не имеющими силы, хотя ночь не короче дня, а всякое сознание явно зиждется на бессознательности, коренится в ней и угасает в ней каждую ночь. Более того, психопатология более или менее уверена в том, чтó может сделать бессознательное с сознанием, и по этой причине уделяет бессознательному внимание, которое обывателю часто кажется необъяснимым. Мы знаем, например, что все, что днем кажется незначительным, ночью видится большим, и наоборот; таким образом, мы знаем, что рядом с тем, что днем мало, всегда маячит то, что ночью велико, пусть оно и незримо.
58 Такое знание является необходимым предусловием любой интеграции – иными словами, некое содержание может быть интегрировано лишь в том случае, если его двойственный аспект переведен в сознание и не только усвоен интеллектом, но и понят согласно его чувственной ценности. Интеллект и чувство, однако, трудно запрячь в одну упряжку – они конфликтуют друг с другом по определению. Тот, кто идентифицирует себя с интеллектуальной точкой зрения, рискует обнаружить, что его чувства противостоят ему как враг в облике анимы; и наоборот, интеллектуальный анимус будет яростно нападать на чувственную позицию. Таким образом, всякому, кто желает совершить трудный подвиг осознания чего-либо не только интеллектуально, но и в соответствии с его чувственной ценностью, так или иначе придется уладить проблему анимы/анимуса с тем, чтобы открыть путь для высшего единства – coniunctio oppositorum. Таково непременное условие целостности.
59 Хотя на первый взгляд «целостность» кажется не более чем абстрактной идеей (как анима и анимус), она тем не менее носит эмпирический характер, ибо предвосхищается психикой в форме спонтанных и автономных символов. Последние представлены символами кватерности (четверицы) или мандалы, которые не только появляются в сновидениях современных людей, никогда о них не слышавших, но и изобилуют в исторических документах многих народов и эпох. Их значимость в качестве символов единства и целокупности подтверждается как историей, так и эмпирической психологией. То, что поначалу выглядит абстрактной идеей, в реальности обозначает нечто существующее и доступное переживанию, спонтанно демонстрирующее свое априорное присутствие. Таким образом, целостность – объективный фактор, являющийся субъекту независимо от его желания, как анима или анимус; как последние занимают в иерархии более высокое положение, чем тень, так и целостность претендует на положение и ценность более высокие, нежели положение и ценность сизигии. Сизигия, по-видимому, репрезентирует по меньшей мере существенную часть, если не обе половины целокупности, образуемой царственной парой брат-сестра, а следовательно, и напряжение между противоположностями, из которого рождается божественное дитя
[21] как символ единства.
60 Единство и целокупность занимают высшую точку на шкале объективных ценностей, поскольку их символы неотличимы от imago Dei. Следовательно, все утверждения об образе Бога относятся и к эмпирическим символам целокупности. Опыт показывает, что индивидуальные мандалы представляют собой символы порядка и возникают у пациентов главным образом в периоды психической дезориентации или переориентации. Как магические круги они связывают и подчиняют необузданные силы, принадлежащие миру тьмы, и выражают или создают порядок, трансформирующий хаос в космос
[22]. Сознательному разуму мандала поначалу кажется невзрачной точкой
[23]; требуется длительный и тяжкий труд, а также интеграция многих проекций, дабы прийти к более или менее полному пониманию всего спектра символа. Будь такое понимание сугубо интеллектуальным, оно бы не вызывало особых затруднений, ибо широко распространенные высказывания о Боге внутри нас и над нами, о Христе и corpus mysticum, о личном и сверхличном атмане и т. п. суть формулировки, которыми с легкостью может овладеть философский интеллект. Впрочем, то, что овладение формулировками равнозначно овладению самой вещью, лишь иллюзия. В действительности не приобретается ничего, кроме названия – вопреки извечному предрассудку, что имя магически представляет вещь, а потому достаточно произнести имя, чтобы постулировать существование вещи. За многие тысячелетия у мыслящего разума было множество возможностей убедиться в бесплодности подобных домыслов, однако это никак не помешало нам и далее принимать интеллектуальное овладение вещью за чистую монету. Наш опыт в психологии ясно демонстрирует, что интеллектуальное «понимание» психологического факта дает не более чем его понятие и что понятие есть не более чем имя, flatus vocis. Такими интеллектуальными фишками, разумеется, легко пользоваться. Они переходят из рук в руки, ибо лишены веса и содержания. Они кажутся массивными, но на самом деле полые внутри; они призваны обозначать трудную задачу и обязанность, но на самом деле ни к чему не обязывают. Бесспорно, интеллект полезен в своей области, но вне ее – там, где он пытается манипулировать ценностями, – есть великий обманщик и иллюзионист.
