Современность в колониальных регионах с ее центром, сложившимся вокруг отношения покоренных к завоевателям, была в особенности травматична. Возможно, никто не запечатлел эти жестокие травмы лучше, чем Франц Фанон, чья работа «Проклятьем заклейменные» впервые появилась в 1961 году, снабженная предисловием Сартра. Коминтерн сделал возможным и распространил – через I съезд народов Востока в Баку в ноябре 1920 года, создание Анитимпериалистической лиги, глобальное подстрекательство антиколониальных коммунистических партий – марксистскую интерпретацию колониализма и идентификацию антиколониализма с марксизмом. Но результатами всего этого воспользовались не коммунисты, а националисты, которые взяли на вооружение марксистский словарь
197. Марксизм стал языком антиколониальных движений и постколониальных сил, в особенности в Африке, начиная от Фронта национального освобождения (Алжир) до Зимбабвийского африканского национального союза. Но он также имел важнейшее значение на Индийском субконтиненте – особенно в секуляризованной Индии – и в Индонезии, подталкиваемый группой выдающихся голландских левых, которую возглавлял Хенрикус Снивлит.
Вьетнам и управляемый Францией Индокитай в общем переработали рецепцию французского марксизма, культуры и коммунистического политического образования в многообразие оригинальных форм от феноменологической философии до буквально «дядюшкиного» национального коммунизма Хо Ши Мина (Дядюшка Хо) и далее в жуткий горячечный бред в духе Пол Пота. В результате маоистского поворота французской левой интеллигенции в конце 1960‐х годов были сожжены большинство из остававшихся мостов между мандаринами Парижа и Ханоя.
У Кореи был уникальный опыт существования в качестве незападной (японской) колонии по меньшей мере с 1910 года. Снова западный марксизм стал жаргоном антиколониального движения, которое с советской помощью создало народную республику на севере полуострова, где марксизм был инкорпорирован в специфический культ личности вождя. Ожесточенные классовые столкновения и конфликты в рамках демократии на бурно развивавшемся капиталистическом юге были благоприятны для вскармливания новейших интеллектуальных движений марксизма. В области социальных наук и изучения литературы они часто вдохновлялись американской академией.
Черная африканская культура, весьма далекая от марксистской диалектики современности, (еще) не смогла создать сколь-либо заметную марксистскую интеллигенцию. Наиболее значимые марксистские интеллектуалы из Африки чаще всего не черные, такие как Самир Амин, всемирно известный египетский экономист из Дакара, занимающийся вопросами развития
198; два восточноафриканских классовых аналитика политики и права, Махмуд Мамдани и Исса Шивджи, оба индийского происхождения; и все руководство Южно-Африканской коммунистической партии – которая сильно влияла на АНК, – преимущественно белое. В Белой академии Южной Америки с конца 1960‐х годов и по сей день также существует полемическое левое движение.
В Индонезии марксизм был физически ликвидирован и как интеллектуальное течение, и как социальное движение в одном из самых масштабных политических погромов всех времен (1965–1966). В Пакистане он в общем был вытеснен исламом в рамках честной конкуренции. Индия, однако, сохранила серьезный и утонченный марксизм, который первоначально проник в страну из США
199. Там существует традиция высокоуровневой марксистской или марксизирующей экономической науки. Это подчеркивается тем обстоятельством, что единственными экономистами не из Северной Атлантики, участвующими в Кембриджских дебатах, о которых говорилось выше, были два итальянца и три индийца
200. Прежде всего есть живая и широко распространенная историографическая традиция, которая включает математика-историка-эрудита Д.Д. Косамби, а также Бипана Чандра, Ирфана Хабиба, Харбанса Мухиу
201 и чудесную группу субальтерных исследований, которую возглавляет Ранаджит Гуха
202. В индийской социологии марксизм, похоже, играл меньшую роль
203.
Китай никогда не был полностью колонизирован и поэтому во многом пошел по четвертому пути через современность. Японские вторжения 1931 и 1937 годов поставили Китай перед острой угрозой колонизации, которая привела в 1940‐х годах к появлению и росту весьма оригинального политического марксизма, как теоретически, так и практически возглавляемого Мао Цзэдуном.
В странах, склоняемых к модернизации извне, как и следовало ожидать, марксизм был маргинальным, сдерживаемым модернизационной фракцией во власти и чуждым простому народу, насильно втянутому в современность правителями. Вместе с тем открытость к импорту идей также должна была привести к раннему проникновению марксизма и других радикальных идей силами каких угодно промодернистских фракций, не имеющих доступа к власти. Относительная значимость двух тенденций должна зависеть от величины модернизационной непрерывности и степени подавления. Чем значительнее были эти два фактора, тем меньше оставалось пространства для марксизма.
Бывшая Османская империя – Турция, Иран и центральные арабские земли, на которых исповедуют ислам, а также сино-японская Восточная Азия – это две значительнейших цивилизации на этом пути к/через современность. Первая находится на консервативной стороне политического спектра и никогда не порождала ничего значимого в марксизме как в теоретическом, так и в практическом отношениях. Япония, однако, была чем-то большим, чем просто первым этапом марксистской эстафеты в Азии
204. Ее катастрофическое поражение в 1945 году открыло пространство по меньшей мере для социально значимого марксизма среднего класса, концентрировавшегося вокруг коммунистических и социалистических партий, а также студенческого движения. Теоретически оно характеризовалось сильной ортодоксальной критикой политической экономии, которую вдохновляли работы Козо Уно и которая не так давно была выражена Митио Морисима, Макото Ито и др.
205
