Класс остается центральной категорией в нескольких областях: мейнстримной социологии; традиционном англо-саксонском дискурсе неравенства, как часть не допускающей исключений триады класса, гендера и расы; исследованиях по социальной философии; вдохновленных Бурдьё последних исследованиях культурных практик потребления (Майкл Савадж и др.). Но большинство связей между дескриптивным мейнстримом, с одной стороны, коллективным социальным действием и радикальным теоретизированием по поводу такого действия – с другой, были разорваны.
Внешние социальные признаки класса стали практически неузнаваемыми после того, как они оказались в кислотной среде рафинированной политики, как в политической философии дискурсивной гегемонии, разработанной Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф в книге «Гегемония и социалистическая стратегия» (1985), возможно наиболее интеллектуально сильном вкладе в постмарксистскую политическую теорию. Таким образом, к примеру, Лакло отвергает подход Славоя Жижека к классу и классовой борьбе как к «простой преемственности догматических допущений»
263. «Антагонизм» становится новым центральным понятием.
Политическая философия Лакло была развита в его недавней работе «О популистском разуме» (2005), которая сводит воедино его старые интересы в перонизме и латиноамериканском популизме, его постмарксисткой политической философии и новом погружением в Лакана. Временами это тяжелое чтение, так как философии не удается предоставить никаких инструментов для анализа актуальных процессов социальной мобилизации или объяснения различных результатов в терминах «класса» или «народа». Связь с внешним миром осуществляется лишь через выбранные иллюстрации. Вместе с тем за пределами Streit der Fakultäten
264 в работе Лакло много того, что вознаграждает попытки проникнуть через временами совершенно непрозрачную вуаль сленга. В то время как народы и другие социальные силы не могут быть конструируемы произвольно – предел, с которым философии социальной «логики» трудно смириться, – важно помнить, что, как это выразил Лакло, все они, включая классы, дискурсивно мобилизованы и что успех или провал этой мобилизации зависят от разных обстоятельств; что социальное изменение, которое приносит сопротивление или восстание, имеет нередуцируемый политический момент артикуляции и лидерства; и что народная мобилизации исключенных, эксплуатируемых и лишенных привилегий может принимать различные формы, включая разновидности фашизма.
Этьен Балибар, когда-то звездный ученик Альтюссера, остался ближе к марксистской традиции. Его важное эссе 1987 года «От классовой борьбы к бесклассовой борьбе?», переизданное в 1997 году, не отвечает на им же поставленный вопрос в каком-либо очевидном постмарксистком модусе. Выделяя широкую «универсальность антагонизма», Балибар также приходит к выводу, что «классовая борьба может и должна быть мыслима как определяющая структура, покрывающая социальные практики, при этом не являясь единственной»
265.
Современной философии борьбы без классов соответствует социология классов без борьбы. Класс прочно укоренился – в значительной степени благодаря аналитической силе и эмпирическому упорству Джона Голдторпа – как центральное понятие межпоколенческих исследований мобильности, которые стали технически сложной, но интеллектуально изолированной субдисциплиной. В качестве категории распределения класс сохраняет свое положение в социологии. Традиционный американский социологический дискурс о распределении и неравенстве всегда отсылает к «гендеру, классу и расе» как в алфавитном, так и в произвольном порядке. Влиятельный журнал об общественном здоровье, издаваемый в Университете Джонса Хопкинса, систематически уделяет внимание классовому измерению (плохого) здоровья и смертности – хотя тот факт, что его редактор Висенс Наварро был членом антифранкистого подполья в Испании, может иметь какое-то значение.
Пока не существует глобального классового анализа, соотносящегося со многими национальными классовыми картами, которые создавали марксисты в 1960–1970‐х годах, и эти ранние работы легко могут быть подвергнуты критике
266. Пересечение класса, расы и нации, приостановленное после поколения Ленина и Отто Бауэра, является теоретическим преимуществом, но сегодня акценты сместились
267. В сравнении с «современным расизмом», класс и классовая эмансипация больше не являются центральными вопросами. В радикальном концептуальном анализе Балибар показал удивительно неразработанное положение пролетариата в «Капитале», но он не принял это в качестве вызова. Его современный социальный анализ концентрируется скорее на вопросах наций, границ, гражданства и Европы
268. Наряду с этим постмодернистский натиск в значительной степени положил конец феминистской артикуляции пола и гендера, понимаемых в их отношении к классу; симптоматично, что недавнее обозрение «третьей волны феминизма» не делает никаких отсылок к классу
269.
Европа дала истоки понятию и теории класса, который рано возник на европейском пути к современности во внутренних конфликтах между, с одной стороны, правителем, аристократией и высшим клиром, а с другой – с третьим сословием, «нацией», простыми людьми, буржуазией, народом. Из‐за довлеющего европоцентризма марксистская теория никогда всерьез не принимала во внимание тот факт, что Маркс и позднейшие социалисты унаследовали классовый дискурс от Великой французской революции и политической экономии Английской промышленной революции. Европейская классовая мобилизация и политика, а также европейские движения рабочего класса стали моделью для всего остального мира. В Европе все еще есть влиятельные партии, заявляющие, что они представляют человека труда, да и профсоюзы остаются значимой социальной силой. В рамках анализа и социальной теории классу лучше всего жилось в Северной Америке. Работа Эрика Олина Райта сыграла центральную роль в сохранении легитимного положения марксистского классового анализа в академической социологии. В замечательно элегантном виде недавний этот подход структурирует проблему, задавая вопрос: если класс – это ответ, то что есть вопрос? Райт выделяет шесть типов вопросов, которые часто будут содержать в ответах «класс».
