Вторая важная манифестация неомарксизма, «Империя» и «Множество» Хардта и Негри, претендует на то, что она обнаружила революционный выход из тупика XXI века: «Вот та революция, которую не сможет остановить никакая власть, поскольку биовласть и коммунизм, кооперация и революция объединяются – в любви, простоте и невинности. Это и есть безудержная радость быть коммунистом»
336.
Или, опять же:
Заканчивается долгий период насилия и вспышек противостояния, глобальной гражданской войны, загнивания имперской биовласти и напряженного, без конца и края труда биополитических множеств. Теперь накопление в чрезмерных количествах жалоб и реформистских предложений должно в какой-то момент, под сильным влиянием некоего события, некоего радикального призыва к восстанию, привести к переходу в новое качество… Придёт время, и какое‐то событие пошлёт нас, как стрелу, в это живое будущее
337.
Хардт и Негри также ссылаются на «Государство и революцию» Ленина как на источник вдохновения для «уничтожения суверенности», пусть и объединенной с концепцией сдержек и противовесов Мэдисона. Оба проекта имеют несколько общих положений в добавок к их восходящему радикализму и международному издательскому успеху. Оба проекта в высшей степени работы по политической философии – если признать, что главные книги Жижека это «Возвышенный объект идеологии» (1989) и «Щекотливый субъект» (1999), – а не по социальной теории. Негри и Жижек – профессиональные философы, в то время как бывший парижский студент Негри Хардт – литературный теоретик с философской ориентацией. Названные авторы пишут в барочной манере, демонстрируя впечатляющую эрудицию и способности к ассоциации, которая включает огромное число областей и традиций. Они также пишут быстро, не имея времени для исторической контекстуализации или эмпирического исследования. Различные вариации диссидентского коммунизма и теории, более близкие к мейнстримной коммунистической семье, сформировали политический бэкграунд Негри и Жижека: спонтанные и неистовые итальянские крайне левые, разрозненные словенские коммунисты и диссиденты соответственно. Они также находятся в одном ряду с практиками западного марксизма в смысле чтения и использования Маркса через призму других великих интеллектуальных традиций Европы – в первую очередь через психоанализ Лакана, но также через весь спектр философских систем с Хайдеггером в центре в случае Жижека и философией Спинозы в случае Негри. Более того, их блистательный стиль мышления привлек читателей, которые были далеки от их политической или философской позиции.
Одна из последних книг Жижека, «Параллаксное видение», подается как его «наиболее существенная работа за многие годы». Она вращается вокруг удачно выбранной метафоры: параллакс – это «вызванное изменением позиции наблюдателя кажущееся перемещение объекта (сдвиг его позиции по отношению к фону), которое дает новое видение». Но эта амбициозная работа в традиционном для автора стиле далеко идущих ассоциаций, анекдотов, кинематографа и полемического шока также показывает сокращающееся пространство такого рода свободной критики. Пока Жижек достает интересные aperçus из шляпы, многим из его тематических обсуждений не хватает остроты и аналитической глубины – к примеру, его сдержанное опровержение лаканианской сионистской гневной отповеди Жана Клода Мильнера; его уважительный скептицизм в отношении «возвышенной обороны» или революционного террора Алена Бадью; или его наполеоновская аналогия в поддержку тезиса «исторической необходимости сталинского итога» Октябрьской революции
338.
Если Жижек может сказать, что «он не имеет ничего общего с социологией»
339, работа Хардта и Негри прямо тяготеет к социальному анализу, несмотря на их франко-итальянский философский стиль письма. Их подход выстраивается вокруг двух ключевых понятий, Империи и множества, которые заимствованы у Спинозы. Хардт и Негри интерпретируют imperium Спинозы просто как суверенность, и в их работе понятие не имеет никакой материальной конкретности, скажем, Римской или Британской империй. Скорее это глобальная сеть, к которой от национальных государств переместилась суверенная власть, и в этом смысле все это «шаг вперед», как отмечают самопровозглашенные постмодернистские авторы в типично модернистской манере. Сопутствующее понятие Империи – «множество», которое здесь заменяет марксистский «пролетариат» и «народ» классической демократической теории. «Массовые рабочие» ультралевой Италии Негри 1960–1970‐х годов теперь (глобально) со всей ясностью предстают в качестве «массовой интеллектуальности». Множество аналогичным образом состоит из рабочих всей планеты и «бедных», все более связанных с мировым пространством расширяющегося гражданского общества и по общему мнению теряющих свое значение национальных границ. Его распространяющиеся практики принесут глобальную демократию, «будущее, которое уже существует». В этом пророческом видении нет места социализму.
Акцентируя внимание на информации и сетях, в особенности как на новом локусе суверенности, есть показательное сходство между работой Хардта и Негри и эмпирически обоснованным анализом ситуации конца тысячелетия Кастельса. Наиболее важное различие между ними касается социальной дифференциации. На контрасте с одним глобальным множеством в расширяющейся «спиралевидной, симбиотической связи»
340 Кастельс определяет «действительно фундаментальные социальные разломы Информационной эпохи»:
Во-первых, внутренняя фрагментация рабочей силы на информационных производителей и заменяемую родовую рабочую силу; во-вторых, социальное исключение значительного сегмента общества, состоящего из сброшенных со счетов индивидов, чья ценность как рабочих/потребителей исчерпана и чья значимость как людей игнорируется
341.
Важная эмпирическая работа о рабочих всего мира, «Силы рабочих» Сильвер, которая упоминалась выше, заканчивается похожим замечанием:
…нет никаких оснований ожидать, что только потому, что капитал находит выгодным относиться к рабочим как к заменяемым эквивалентам, рабочие сами найдут, что в их интересах соглашаться с этим. Скорее неуверенные люди (включая рабочих) имеют все основания настаивать на значимости неклассовых границ и ограничений (таких как раса, гражданство, гендер)
342.
