В момент перехода мы тоже становимся субъектами познания, но, в отличие от духа как абсолютного субъекта, нам недоступна истина всех способов познания, но только отдельных способов, например мы понимаем, как получить истинные результаты в ходе математических или логических операций. Этот тезис оспаривал Шеллинг, который различал в природе «потенции» и «акты», иначе говоря «возможности» и «действия», и считал, что, когда мы переходим от возможностей в природе к действиям, мы познаем всеми способами, так как чувствуем саму жизнь природы, а в искусстве можем даже наоборот, перейти от действий к возможностям.
Гегель считал, что мало чувствовать одну жизнь природы, нужно схватывать абсолютную идею, иначе говоря, видение того, что вся наша действительность произведена самим познанием духа. Дух, познавая себя, познает и это познание, и в результате возникают разные формы бытия, например камни, которые почти ничего не познают, а растения уже познают хотя бы солнечный свет и питание от земли. Человек может уже познать почти все, и абсолютная идея есть сознание человеком своей способности познать всё.
Итак, согласно Гегелю, есть абсолютная идея как чистая форма познания. И как раз здесь нужен философ, а не ученый, потому что только философ может вывести из абсолютной идеи абсолютное содержание. Например, геолог, глядя на камень, определяет породу. А философ, глядя на тот же камень, понимает, как связаны жизнь и движение или как связаны бытие и пространство. Философия для Гегеля – это знание о знании и знание о реальности в их единстве. Гегель предвосхитил здесь Гуссерля, для которого установка сознания предшествует как самому философскому и научному познанию, так и опыту их различения.
Гегель сам говорил, что существуют непосредственные установки сознания. Например, мы различаем между формой познания (достоверностью) и содержанием познания (истиной), притом что на практике это различение может не пригодиться, но в теории оно всегда есть независимо от того, как мы воспринимаем стоящие за этим вещи и относимся к ней, – значит, это различение принадлежит непосредственному опыту сознания. Далее мы знаем, что предмет мышления всегда завершен (даже если мы мыслим, например, недостроенный дом, всё равно мы мыслим завершенным некий этап строительства, смотря на дом именно как на этап строительства), а наше мышление никогда не завершено, мы всегда хотим узнать, что было дальше и что может быть дальше. Из этого мы понимаем, что абсолютный дух в том и абсолютен, отвлечен, что может отвлечься от «что было дальше» и сказать, что прямо сейчас. Наконец, мы знаем, что мышление принадлежит только субъекту, объект не может мыслить, иначе он тоже станет субъектом, хотя бы субъектом этого своего мышления. Действие тоже не может мыслить, оно просто очерчивает границы мыслящего субъекта. Почему, когда мы пинаем мяч, мы признаем его объектом, а не субъектом, почему мы не предполагаем, что, может быть, мяч что-то думает о нас и наверняка нехорошее? Да потому только, что мы пинаем мяч, а если вдруг мяч собьет нас с ног, мы не скажем, что мяч нас пнул, мы скажем, что мы столкнулись о мяч. Различие живого и неживого, разумного и неразумного оказывается вполне практическим различием, а частные науки устанавливают уже следующие различия, например, когда и как что-то бывает живым (биология) или когда и как действует разум (психология). В неогегельянстве позднее обычно говорилось, что эти частные науки также принадлежат абсолютной идее, так как мы не можем предположить никакие варианты поведения вещей, кроме как установленные этими частными науками. Но для Гегеля установить поведение вещи – еще не значило установить ее умопостигаемость и умственность.
Настоящее познание, осуществляемое духом, преодолевает эти установки сознания, как относящиеся только к явлениям, а не к сущности. Ошибка Канта, по Гегелю, была в том, что он не преодолел эти установки и поэтому не смог постичь «вещь в себе». На самом деле, говорит Гегель, вещей в себе не бывает, но есть «моменты в себе», те моменты познания, когда сознание понимает только то, что вещь – это не сознание, это не оно. Но даже этот момент не одинок, потому что сознание понимает, что вещь оно хоть как-то знает, и так получается «момент для себя». Синтез моментов в себе и моментов для себя Гегель назвал целостной формой сознания, по-немецки гештальтом. В немецком языке различаются два термина для формы: «бильд» и «гештальт». Первое слово означает наглядный образ, про который мы можем только сказать «похоже или нет», а второе – образ без наглядности, про который мы тоже можем сказать только одно, «состоялся или нет».
И вот феноменология – это наука о том, как этот синтез и становится целостным знанием. Феноменология духа – исследование того, как дух в качестве абсолютного субъекта производит целостное знание. Здесь Гегель начинает говорить уже о том, что знание вещей недостаточно, даже различение субъектов, объектов, действий, обстоятельств, так как все эти различения имеют смысл при направленности этих вещей вовне, так что они и порождают свой смысл. Тогда как дух создает вещи, как они есть, и феноменология духа объясняет, как вещи и вообще истина могут состояться, когда вещи не обращены вовне, к продолжению своего существования, к действиям или восприятиям, но оказываются, как говорил Гегель, «разумной действительностью». Эта фраза вызывала некоторые недоумения русских последователей Гегеля: считает ли он, что всё, что происходит в действительности, разумным? Ведь мы видим слишком много неразумного вокруг. Но Гегель говорил о действительности того состояния, в котором вещи ведут себя разумно, только тогда же можно сказать, что вещи действуют как вещи, а не как передатчики чужих настроений.
Гегель, вдохновляясь и античной философией, например, Гераклитом Эфесским, и средневековой, например мистиком «эры Святого Духа» Иоахимом Флорским и исламским поэтом Руми, особым образом понимал рефлексию, не как внимание к условиям своего познания, но как открытие новой истины, хотя казалось бы, ты смотрел на себя, а не на истину. При рефлексии (что сейчас обычно в психологии называют «интроспекцией») происходит изменение «моментов сознания», мы как-то понимаем иначе происходящее, чем раньше, даже если не задумываемся, что происходит, подбираем другие слова и другие понятия, и это говорит о том, что через нас тогда действует абсолютная идея.
Диалектика построена как «отрицание отрицания». Например, мы утверждаем сначала, что небытие непознаваемо, раз познавать нечего. Кант на этом бы успокоился. Но на это возражают, выдвигают антитезис, что если мы говорим о небытии хотя бы то, что его нет, мы уже его познаём. Но мы не можем успокоиться на таком непознающем познании. И тут приходит синтез: мы познаем небытие, но именно потому, что сами можем не быть, а спасаем себя от небытия тем, что не просто «мыслим», по Декарту, а существуем так, что, даже не мысля, удержим себя от небытия. И это доказывает, что абсолютный дух удерживает нас над этой бездной, просто потому, что хоть на кратчайший миг подумал о нашем существовании.
Вот как излагает выводы Гегеля наш соотечественник В. В. Бибихин:
«Человек раздваивается. С одной стороны, смелая самостоятельность духа, с другой – ощущение неподвластной ему божественной сверхсилы, отсюда зависимость. Дух раскалывается на мирское, где он в своей власти и праве, и – на религиозную сферу, где чувство, где вина. Вина в чем? Неопределенная. Вина неизвестно в чем перед неизвестным. Эту раздвоенность, это противоречие дух признает. Не умея себе объяснить почему, он убеждается в необходимости веры, религии, церкви. Изучая все на свете, наука не находит Бога ни в природе, ни в космосе, констатирует его несуществование и готова была бы уже констатировать его ничтожность – но на стороне религии душа, недоступная науке, и, не понимая душу, наука понимает ее величие. Она строит свои причинные цепи, в познании начал чувствует себя дома, свободно движется среди бесчисленных связей и обстоятельств, но поскольку построенная ею система не включает Бога – она, эта система научного познания, лишена абсолютной значимости».
