Спенсер поправил Милля, сказав, что все же субстанции есть, но не как некоторое непреложное бытие, а как то, что пользуется чем-то другим. Например, Спенсер остроумно ответил на известный парадокс, что первично, курица или яйцо, сказав, что конечно, яйцо, потому что курица – лишь аппарат, которым пользуется яйцо, чтобы получилось другое яйцо. Яйцо вырастает в курицу исключительно с целью снести яйцо, поэтому яйцо следует признать субстанцией, тогда как курицу – даже не набором свойств, а просто некоторым моментом осуществления этой субстанции, причем моментом отрицаемым – когда возникло новое яйцо, курица уже не нужна. Отчасти Спенсер здесь наследует гегельянской концепции «хитрости разума», что история использует субъектов для своих целей независимо от их личной позиции, но только если у Гегеля разум обладал способностью ставить цели, то у Спенсера есть только первичная форма субстанции. Конечно, рассуждение Спенсера прежде всего было рассчитано на поддержку эволюционной теории Чарльза Дарвина, предупреждая вопросы читателей, почему природа постоянно эволюционирует, без всякой жалости отбрасывая предыдущие формы, а настоящие формы утверждая только как временные. Кстати, именно Спенсер, а не Дарвин первым ввел термин «приспосабливаться» к окружающей среде, что в оригинале звучит как «становиться наиболее годными» для нее.
Кроме того, именно Спенсер, дополняя и развивая Конта, стал употреблять слово «общество» в современном смысле, не в значении «гражданская община», «сограждане» или «круг взаимодействующих друг с другом людей», но в значении «все люди страны, хотя бы немного участвующие в производстве и политике». Спенсер рассуждал так: все люди что-то производят, например выращивают хлеб или делают мебель. Государство может принудить к обмену, например, чтобы крестьяне отдавали хлеб, а взамен получали мебель. Но государство не может принудить к разделению труда, чтобы, скажем, крестьяне распределили обязанности так, чтобы в конце получилось больше хлеба благодаря разумному распределению труда. Это может сделать только общество, тот способ общения между людьми, при котором они разумно договариваются и, понимая друг друга, наилучшим образом распределяют свои трудовые усилия. Общество – такая организация людей, в которой стыдно не работать, но сам стыд возникает потому, что другие члены общества уже позаботились о распределении труда, и если ты уклоняешься от труда, ты подводишь всех. Заметим, что общество для Спенсера невозможно без аффектов, таких как стыд или воодушевление, а труд для него – не просто способ выживания, а также способ управления аффектами, например вдохновенно работать и с чувством выполненного долга отдыхать.
Альтернативой позитивизму стал марксизм. Карл Маркс (1818–1883, ряд работ написаны в соавторстве с Фридрихом Энгельсом) впервые решил вопрос, как соотносятся материя и ценность. Маркс отвергал слишком простой материализм своих предшественников, а свой материализм называл «диалектическим», взяв это слово в гегелевском смысле. Согласно Марксу, материя способна развиваться и проходить через противоречия. При этом если у Гегеля основное противоречие – это противоречие между «я в себе» и «я для себя», иначе говоря, между состоянием и решением (или решительностью), то у Маркса это противоречие между противоположностями, и решительность состоит в их преодолении, иначе говоря, революции. Поэтому если у Гегеля в конце концов практика проверяется теорией, потому что любая практическая решительность есть лишь крайность, а момент снятия противоречия оказывается теоретическим видением ситуации самим абсолютным духом, оказывается ситуацией в виду абсолютной идеи, то у Маркса, наоборот, теория проверяется практикой, тем, как именно противоречие было снято на практике. Как сказал сам Маркс: «Философы раньше лишь по-разному интерпретировали мир, а сейчас нужно его изменить». Там, где Гегель получает при снятии противоречия смысл, там Маркс получает ценность. То же самое и в экономической теории Маркса, например он называет стоимость (в немецком языке, как и других европейских языках, ценность и стоимость – это одно слово) «кристаллизованной рабочей силой», тогда как противоречия в производстве снимаются только при преодолении власти капитала, который хочет стать критерием прибыли, а значит, диктовать и поведение рабочей силы, усиливая эксплуатацию.
Глава 8
Кризис и выход из него
Феноменология и проект Хайдеггера
Философию XX века часто называют ответом на кризис, в который зашел позитивизм. Предварительно заметим, что при изучении западной философии есть одна трудность перевода. В русском языке до философских переводов многие слова означали другое. Например, слово «бытие» означало еще в пушкинскую эпоху «существование», «жизненный путь», а в церковнославянском языке слово «бытие» переводило греческое «генезис» – происхождение, развитие. Только переводы Гегеля научили понимать слово «бытие» как обозначение неизменной субстанции, стоящей за всеми отдельными вещами и позволяющей им продолжать существовать во времени.
Также в народном языке слово «ум» означало хитрость, практическую способность, тогда как в церковнославянских текстах оно переводило греческое «ноус», высшую способность созерцания. «Разум», буквально «разборчивость», копировало соответствующее греческое слово, но также в церковнославянском часто означало просто «знание», «узнавание нового». Поэтому до сих пор слово «разумный» в русском языке нравственнее, чем «умный», можно быть умным злодеем. По-разному также соотносились «душа» и «дух» в народной и образованной речи: в народе «душой» назывался, скорее, ум, а «духом» – жизненная сила, тогда как в ученой речи «дух» – высшая интеллектуальная способность, способность созерцать, предвидение будущих событий. Поэтому русские философы, когда они работают на уровне западных проблем, всегда немного смещают значения всех употребляемых ими слов. Скажем, Бердяев пишет в начале «Философии свободного духа»:
«Мы уже изверились в возможность и плодотворность отвлеченной метафизики. Отвлеченная метафизика была основана на гипостазировании или явлений психической жизни человека, или явлений мира материального, или категорий мышления, мира идей. Так получали спиритуализм, материализм или идеализм. И одинаково ускользала от этих метафизических учений конкретность бытия, бытие, как жизнь».
В этом отрывке употреблен термин «гипостазирование» не в строгом значении «обретение самостоятельного бытия», а в нестрогом значении «приписывание самодостаточного (идеального, божественного) бытия» – гипостазирование отождествляется с абсолютизацией. Так же и слова «отвлеченное» и «конкретное» употребляются не в строгом значении «подвергнутое логическим процедурам» и «соединяющее различные концепты» соответственно, а в бытовом смысле «не имеющее отношение к жизни» и «имеющее самое тесное отношение к жизни». Так философский язык редуцируется не до бытового языка (как это было бы в практической философии), а до «бытового метаязыка», до языка, который одновременно описывает быт и свойство самого языка говорить об этом быте и указывать на те свойства, которые изнутри быта неясны. Поэтому в русской философии допустимы выражения, вроде «сущностно сущего» или «онтологическое содержание бытия», где основанием различия сходных понятий будет не собственное содержание этих понятий, не то, на какие вопросы они отвечают, как в схоластике, а их расположение на шкале от абстрактного к конкретному: онтологическое кажется почему-то конкретнее бытийственного.
