– Почему же? – Он знал ответ, но хотел потешить свое самолюбие.
– Потому что у тебя жестокое лицо, но такие добрые глаза.
– Это мои глаза заставили тебя ответить на поцелуй в книжной лавке?
– Меня ничто не заставляло – у меня не было выбора.
– Но ты могла поднять крик после того, как тебя поцеловал совершенно незнакомый мужчина.
– Все, чего мне хотелось после нашего первого поцелуя, – это повторить его.
– Вероятно, мне сразу удалось почувствовать, какая ты на самом деле.
Теперь настала ее очередь усладить свой эгоизм.
– И какая же я на самом деле?
– Холодная, как лед снаружи, но с адским пламенем внутри.
Она невольно хихикнула.
– Из меня вышла бы хорошая актриса. В Петербурге все считают меня недотрогой. Ставят в пример другим девушкам как образец добродетели. А теперь, когда я познала всю свою истинную порочность, приходится прилагать особые усилия, чтобы притворяться.
– По-моему, тебе это дается легко.
– Порой мне кажется, что притворяются все, – задумчиво сказала Лидия. – Вот мой отец, например. Если бы он обнаружил меня здесь и в таком виде, то вышел бы из себя от гнева. Но ведь он и сам наверняка имел такой же опыт, когда был молодым. Разве я не права?
– Мне трудно себе это представить, – покачал головой Максим. – Но в самом деле, что бы он сделал, если бы все узнал?
– Приказал бы жестоко тебя выпороть.
– Для этого пришлось бы сначала меня поймать.
Максима поразила не приходившая ему прежде в голову мысль, и он спросил:
– Между прочим, сколько тебе лет?
– Скоро восемнадцать.
– Боже правый, да меня посадят в тюрьму за то, что соблазнил тебя!
– Я заставлю отца тебя выручить.
Максим повернулся, чтобы видеть ее лицо.
– Что ты собираешься делать, Лидия?
– В каком смысле?
– Я говорю о твоем будущем.
– О, здесь все просто. Мы будем любовниками, пока я не достигну совершеннолетия и мы сможем пожениться.
Он посмотрел на нее удивленно.
– Ты это серьезно?
– Конечно. – Теперь удивилась она, поняв, что он, кажется, и не думал об этом. – Что же еще нам делать?
– Ты хочешь стать моей женой?
– Да! А разве ты не хочешь жениться на мне?
– Разумеется, – прошептал он чуть слышно. – Только этого я и хочу.
Она села, по-прежнему держа ноги раздвинутыми по обе стороны его лица, и провела ладонью по голове Максима.
– Тогда так мы и поступим.
– Ты никогда мне не рассказывала, как тебе удается вырваться из дома, чтобы приходить ко мне, – заметил он.
– Это совершенно неинтересно, – сказала она. – Приходится много лгать. Я подкупаю прислугу, и, конечно, в этом есть определенный риск. Вот сегодня, например, прием в посольстве назначен на половину седьмого. Я выехала из дома в шесть, а там появлюсь только в четверть восьмого. Экипаж дожидается в парке. Кучер думает, что я со служанкой отправилась на прогулку. Та сейчас дежурит около дома, мечтая, как потратить десять рублей, полученные от меня за молчание.
– Уже без десяти семь, – сказал Максим.
– О мой Бог! Тогда скорее сделай это еще раз языком, и мне пора бежать…
В ту ночь, когда к нему в комнату ворвались люди с фонарями, Максим спал и ему снился отец Лидии, которого он никогда не встречал. Он мгновенно проснулся и выскочил из постели. Поначалу он решил, что это приятели из университета решили разыграть его. Но затем один из мужчин ударил его сначала по лицу, а потом ногой в живот, и он понял, что имеет дело с тайной полицией.
Первое, что пришло в голову: они решили арестовать его из-за Лидии, и он испугался больше за нее, чем за себя. «Неужели ее связь со мной обнаружится и навлечет на нее позор в свете? Вдруг ее отец настолько безумен, что заставит дочь дать показания на своего любовника в суде?»
Он наблюдал, как полицейские смахивают его книги и письма в большой мешок. Всю эту литературу он одолжил, а хозяева книг не настолько глупы, чтобы оставлять на них автографы. Письма же были в основном от отца и сестры Наташи – Лидия никогда ему не писала, и сейчас он благодарил за это судьбу.
Его выволокли по лестнице на улицу, бросив в какой-то фургон.
Потом повезли через Цепной мост вдоль набережных каналов, как будто нарочно избегая центральных улиц.
– Меня доставят в Литовский замок
[14]? – спросил Максим.
Ему никто не ответил, но когда они пересекли Неву, он понял, что везут его прямиком в Петропавловскую крепость, и сердце тревожно заныло.
Проехав через еще один мост, фургон свернул влево и оказался под длинным сводом арки, остановившись у ворот. Максима ненадолго доставили в каморку при въезде, где офицер в армейской форме бегло оглядел его и что-то записал в пухлую тетрадь. Затем Максима снова поместили в фургон и провезли дальше по территории крепости. Перед следующими воротами ждать пришлось несколько минут, пока изнутри их не открыл заспанный солдат. Потом Максима провели через лабиринт узких коридоров к еще одной железной двери, за которой располагалась просторная, но очень сырая комната.
За столом сидел сам начальник тюрьмы.
– Вы обвиняетесь в принадлежности к организации анархистов, – объявил он. – Признаете свою вину?
Максима такой оборот лишь обрадовал. Лидия здесь ни при чем!
– Признаюсь ли, что я анархист? – переспросил он. – Да я этим горжусь!
Один из полицейских развернул гроссбух, в котором начальник поставил свою подпись. Максима полностью раздели и выдали длинную зеленую рубаху из фланели, пару шерстяных носков и желтые войлочные тапочки на несколько размеров больше, чем нужно.
Потом вооруженный солдат через сеть коридоров препроводил его в камеру. Тяжелая дубовая дверь закрылась за ним, и в замке повернулся ключ.
В камере он увидел койку, стол, небольшой стул без спинки и раковину умывальника. Окном служила узкая амбразура в неимоверной толщины стене. Пол покрывал крашеный войлок, а стены – что-то вроде желтых занавесок.
Максим сел на койку.
Здесь Петр Первый пытал и убил собственного сына. Здесь крысы ползали по телу княжны Таракановой, спасаясь от наводнения, когда камеру заполнила вода. Здесь Екатерина Великая заживо хоронила своих врагов.
«В Петропавловской крепости держали Достоевского, – не без гордости вспомнил Максим. – И Бакунин провел здесь два года, прикованный цепями к стене. Здесь умер Нечаев».
