С ней рядом сидел Фредди, чье круглое лицо неизменно лучилось беззаботной улыбкой. Склонившись поближе, он шепнул:
– Ну вы даете… Надо же брякнуть такое!
– А чем конкретно я всех шокировала? – спросила Шарлотта.
– Я в том смысле… То есть можно подумать, будто вы оправдываете убийство эрцгерцога.
– Но если бы Австрия вздумала захватить Англию, вы бы и сами не отказались застрелить эрцгерцога, не так ли?
– Вы неподражаемы! – сказал Фредди.
Шарлотта отвернулась. Но чем дальше, тем больше ощущала, что лишилась голоса, – ее слов никто не слышал. И это начало злить по-настоящему.
Между тем герцогиня оседлала любимого конька.
– Рабочий класс вконец обленился, – заявила она.
А Шарлотта подумала: «И это говорит человек, который в своей жизни не работал ни дня!»
– Представляете? – вещала герцогиня. – Я слышала, что теперь за каждым мастером ходит подмастерье и носит инструменты. Уж свои-то инструменты можно носить самому? – вопрошала она, пока слуга с серебряного подноса накладывал ей в тарелку вареный картофель.
Приступая к третьему бокалу крепленого сладкого вина, она возмущалась, что пролетарии стали пить днем слишком много пива и потому не в состоянии нормально трудиться до вечера.
– Простолюдины нынче избалованы до неприличия, – продолжала она, краем глаза наблюдая, как три лакея и две горничные убирают со стола посуду после третьей перемены блюд и подают четвертую. – Правительство совершенно напрасно ввело все эти пособия по безработице, медицинские страховки и пенсии. Только бедность позволяет держать низшие классы в покорности, а именно покорность и есть для них высшая добродетель, – подвела она черту, когда они покончили с едой, которой хватило бы рабочей семье из десяти человек на две недели. – Люди должны в этой жизни полагаться только на самих себя. – Едва она это произнесла, как подскочил дворецкий, помог ей выбраться из кресла и проводил, поддерживая, до гостиной.
Шарлотта кипела от еле сдерживаемого гнева. И кто посмеет осуждать революционеров за то, что они стреляют в таких, как эта герцогиня?
– Наша хозяйка – изумительный образец человека старой закалки, – сказал Фредди, подавая Шарлотте чашку кофе.
– А по мне, так это самая омерзительная старуха, какую я когда-либо встречала! – ответила она.
– Ш-ш-ш… – У Фредди от смущения забегали глазки.
«По крайней мере теперь никто не скажет, что я с ним заигрываю», – подумала Шарлотта.
Переносные часы на каминной полке мелодично пробили три раза. Шарлотта чувствовала себя как в тюрьме. Максим уже ждал ее на ступенях Национальной галереи. Ей нужно было во что бы то ни стало выбраться из дома герцогини. Не покидала мысль: «Зачем я трачу здесь время вместо того, чтобы общаться с умным и интересным человеком?»
Член парламента объявил:
– Прошу прощения, но мне пора возвращаться в палату общин.
Его жена тут же встала, чтобы последовать за ним, и Шарлотта ухватилась за этот шанс.
Она подошла к жене парламентария и тихо сказала:
– У меня что-то голова разболелась. Не могла бы я уехать с вами? Наш дом как раз по пути отсюда к Вестминстеру.
– Конечно, леди Шарлотта, – ответила та.
Лидия разговаривала с герцогиней. Шарлотта вмешалась в их беседу и повторила историю с головной болью.
– Я знаю, маме хочется побыть у вас еще, так что я поеду домой вместе с миссис Шекспир. И спасибо за чудесный обед, ваша милость.
Герцогиня величественно кивнула.
«А ловко я это провернула», – подумала довольная собой Шарлотта, выйдя из гостиной и спускаясь по лестнице.
Кучеру Шекспиров она вручила карточку со своим адресом, добавив:
– Нет необходимости заезжать во двор. Просто высадите меня у ворот.
По пути она получила от миссис Шекспир ценный совет принять от головной боли столовую ложку лауданума.
Кучер все сделал в точности, как ему велели, и в двадцать минут четвертого Шарлотта стояла на тротуаре рядом с собственным домом, дожидаясь, пока привезший ее экипаж скроется за поворотом. А потом развернулась и зашагала в сторону Трафальгарской площади.
Едва перевалило за половину четвертого, а она уже взбегала по лестнице к входу в Национальную галерею. Максима нигде не было видно. Как жаль, если он уже ушел, и это после всех ее ухищрений! Но он вдруг появился из-за массивной колонны, словно затаился там в засаде, и Шарлотта так обрадовалась, что готова была расцеловать его.
– Извините, что заставила себя ждать, – сказала она, пожимая ему руку. – Меня затащили на обед с жуткими людьми.
– Раз уж вы здесь, это не имеет значения.
Он улыбнулся, но чуть натянуто. Шарлотта подумала, что так приветствуют дантиста, когда приходят на прием, чтобы удалить зуб.
Они вошли внутрь. Ей нравились прохлада и тишина музея с его стеклянными куполами, мраморными колоннами, серым камнем пола и бежевыми стенами, а главное – картины в ослепительном блеске цветовых гамм, красоты и страстей, переданных художниками.
– Единственное, чему меня по-настоящему научили родители, – это разбираться в живописи, – сказала она.
Он посмотрел на нее своими темными и печальными глазами.
– Скоро начнется война.
Из всех людей, которые сегодня обсуждали при ней такую возможность, только отец и Максим казались действительно взволнованными по этому поводу.
– Папа говорит то же самое, но только я до сих пор не поняла почему.
– Франция и Германия считают, что война может принести им большие дивиденды. А Россия, Англия и Австрия окажутся втянутыми в нее поневоле.
Они пошли дальше. Создавалось впечатление, что Максима живопись не интересует вообще.
– Почему это вас так заботит? Вам придется пойти на фронт?
– Нет, я уже для этого староват. Но меня беспокоят судьбы миллионов ни в чем не повинных русских юношей, которых оторвут от крестьянского труда, чтобы убить или искалечить ради целей, им не только не понятных, но и совершенно чуждых их собственным интересам.
Шарлотте война всегда представлялась неким местом, где одни мужчины убивали других. Но для Максима убийцей людей была сама война, и с его помощью она снова увидела, казалось бы, знакомое понятие в совершенно ином свете.
– Мне прежде в голову не приходило взглянуть на войну с подобной точки зрения, – призналась она.
– К сожалению, это не приходит в голову и графу Уолдену. Иначе он бы не допустил ее начала.
– Но я уверена, что если бы от папы что-то зависело, он бы сделал все…
– Ошибаетесь, – перебил ее Максим. – Как раз от вашего отца все и зависит.
