Заинтригованная, Лидия вошла в спальню дочери. На столике она увидела принесенный горничной поднос, вот только вся ветчина и хлеб с него пропали. Зачем Шарлотте понадобилось заказывать столько еды, а потом делать сандвичи, чтобы съесть их в заброшенной детской? Насколько знала Лидия, там не было ничего, кроме накрытой пыльными чехлами ненужной мебели. Неужели девочка дошла до такой степени нервного расстройства, что ей захотелось сбежать в уютный мирок своего детства?
Лидия решила непременно это выяснить. Конечно, ей было неловко вмешиваться в глубоко личный ритуал, который устроила для себя дочь, что бы за ним ни стояло, но она отмела эти мысли: «Я у себя дома, она – моя дочь, и я должна знать обо всем, что здесь происходит. К тому же в такой располагающей к сближению обстановке мне, возможно, будет легче высказать все необходимое». И она вышла из спальни Шарлотты, направившись по коридору в детскую.
Шарлотты там не оказалось.
Лидия огляделась. Здесь стояла старая качающаяся лошадка, уши которой двумя островерхими треугольниками торчали под покрывалом. Через открытую дверь в стене виднелась классная комната со все еще развешанными картами и детскими рисунками на доске. За другой дверью располагалась спальня для младенца, где была лишь накрытая старыми простынями кроватка с решеткой. «Понадобится ли нам все это еще раз? – гадала Лидия. – Будут ли здесь суетиться нянечки, меняя пеленки? Будет ли в гардеробе висеть одежда крохотных размеров? Появится ли армия оловянных солдатиков и тетрадки, заполненные робким почерком ребенка и неизбежными кляксами?
Да, но где же Шарлотта?»
Дверь стенного шкафа оказалась приоткрыта. И тут до Лидии дошло. Ну конечно! Убежище Шарлотты! Крохотная комнатушка, о которой, как она думала, больше никто не знал, куда она пряталась, боясь наказания. Она обставила там все на свой вкус различными мелочами из дома, и всем приходилось делать вид, будто никто не замечает их пропажи. Это была одна из немногих поблажек, которые Лидия сознательно сделала для дочери, поскольку сама порой нуждалась в укромном уголке – для нее им стала цветочная комната. Марии было строго запрещено «обнаруживать» убежище, потому что Лидия понимала, как важно для человека иметь свое личное пространство даже в собственном доме.
Значит, Шарлотта все еще пользовалась той комнаткой! Лидия подошла ближе. Ей все меньше хотелось нарушать уединение дочери, но искушение оказалось слишком велико. Лишь в самый последний момент она решила: «Нет, надо оставить ее в покое».
И вдруг услышала звук голоса.
Шарлотта стала разговаривать сама с собой?
Лидия напрягла слух.
Разговаривать сама с собой по-русски?
А потом заговорил мужчина, отвечавший на вопрос тоже по-русски, – и этот низкий голос прозвучал для Лидии, как внезапное нежное прикосновение, от которого все ее тело буквально содрогнулось от сексуального возбуждения.
Это Максим.
Лидии показалось, что она сейчас лишится чувств. Максим! На расстоянии буквально двух шагов! Максим, спрятанный в недрах Уолден-Холла, пока полиция рыщет в его поисках по всему графству! Спрятанный Шарлоттой.
«Только не закричи!»
Она приложила ладонь ко рту и прикусила палец, содрогаясь всем телом.
«Нужно уходить отсюда. Я не способна мыслить ясно. Я не знаю, что делать».
Голова раскалывалась от нового приступа боли. «Надо срочно принять дозу лауданума», – подумала она и несколько успокоилась. Она перестала дрожать и тихо вышла из детской.
По коридору и вниз по лестнице к своей спальне она почти бежала. Лауданум хранился в ящике трюмо. Лидия открыла пузырек. Ложка так тряслась в руке, что пришлось отпить глоток прямо из горлышка. И уже через минуту ею стала овладевать апатия. Она убрала пузырек с ложкой в ящик и задвинула его. Вместе с апатией пришло умиротворение и даже некое довольство собой, нервное напряжение окончательно спало. Голова уже болела не так сильно. Теперь на какое-то время все потеряет значение. Она подошла к гардеробу, открыла его и долго стояла, разглядывая ряды платьев, совершенно неспособная выбрать какое-то из них к обеду.
Максим метался в крошечной комнатке, как тигр в клетке. Три шага туда, три – обратно, пригибая голову, чтобы не удариться о потолок. Шарлотта говорила:
– Дверь комнаты Алекса всегда заперта. Двое вооруженных телохранителей находятся при нем внутри, третий дежурит снаружи. И те, кто внутри, не откроют засов, если их коллега в коридоре не скажет, что все чисто.
– Один снаружи, двое внутри, – повторил Максим, почесал в затылке и выругался по-русски. «Сложности, сплошные сложности, – думал он. – Казалось бы, вот он я – проник в дом, имею здесь сообщницу, а задача от этого нисколько не упрощается. Почему мне не везет так, как тем парням в Сараево? Зачем я сам оказался как бы членом этой семьи?» Но, посмотрев на Шарлотту, понял, что нисколько не сожалеет об этом.
– В чем дело? – спросила она, перехватив его взгляд.
– Ни в чем. Просто знай: как бы все ни обернулось, я очень рад, что обрел тебя.
– Я тоже. Но что ты собираешься делать с Алексом?
– Ты сможешь начертить план дома?
Шарлотта скривила недовольную гримасу.
– Могу попытаться.
– Ты же должна хорошо его знать, проведя здесь почти всю жизнь.
– Верно. Например, эту часть особняка я знаю отлично, но есть места, куда я вообще ни разу не заглядывала. В спальню дворецкого, в комнату экономки, в подвалы, в помещение над кухней, где хранят муку и прочие припасы…
– Сделай что сможешь. Мне нужна отдельная схема каждого этажа.
Среди своих детских сокровищ Шарлотта нашла лист бумаги, карандаш и присела у низенького столика.
Максим съел еще один сандвич и запил его остатками молока. Шарлотте потребовалось время, чтобы принести еду, потому что в коридоре долго возились с уборкой горничные. Он ел и наблюдал, как она рисует, постоянно хмурясь и покусывая кончик карандаша. А потом заметил:
– Это только кажется легким делом, пока сам не попробуешь.
Порывшись в пенале, она разыскала ластик и теперь часто им пользовалась. А Максиму бросилась в глаза ее способность проводить совершенно четкие прямые линии, не прибегая к линейке. Вид рисующей дочери тронул его до глубины души. Она, должно быть, провела в классе несколько лет, рисуя сначала домики, потом маму и «папу», позже – карту Европы, листья английских деревьев, пейзажи зимнего парка… Счастливчик Уолден видел ее такой много раз.
– А почему ты сменила одежду? – спросил Максим.
– О, так уж у нас заведено. Мы все время переодеваемся. Практически для каждого часа существует специальная одежда. К ужину можно оголить плечи, но не дай Бог выйти так к ленчу. Опять-таки, к ужину полагается корсет, а пить чай можно и без него. На улицу нельзя показаться в домашнем платье. Шерстяные чулки годятся для библиотеки, но не для утренней гостиной. Ты себе представить не можешь, сколько таких правил мне пришлось заучить!
