– Что такое? Ты не успел нам что-то рассказать? – встревожился Дед.
– Да, – Гоша посмотрел под ноги. – Если… Когда колдовство закончится, мы забудем друг про друга.
Люди удивленно загомонили, потом разом замолчали. Первым опомнился Дуля. Он хлопнул в ладоши и воскликнул:
– Ну, что теперь делать – прощайте, народ! А вам, Евген Дмитрич, – спасибо за кров!
И все поспешили скорее сказать друг другу что-то на прощанье. Женщины гладили по головкам малышей, которым все эти годы заменяли матерей, друзья и подруги обнимались, и каждый особенно благодарил Деда. А Дед повторял:
– Время, мы теряем время! Прощайтесь скорее!
Гоша смотрел только на двоих в этой толпе. Не уйдут ли они вместе в метель? Не сорвут ли все, не испортят ли, чтобы остаться забытыми навсегда?.. И он увидел, как Коля целует плачущую Ульяну, – и он узнал, как целуют любимую женщину в последний раз.
А время шло. Дед взобрался по лестнице и зажег фонарь. Стало тихо, и фонарь горел ровно-ровно.
– Кажется, получается, – неуверенно сказал Дед. И вдруг его голос потонул в страшном вое.
Дикий вопль нарастал, как сирена, и сметал снег с верхушек сосен. Это ведьма почувствовала, как приближается ее гибель. Злой дух темных лесов, изваяние из мрачных лет – нет, так просто она не сдастся! И послышались тяжелые шаги, и над площадью выросла страшная фигура с белесыми глазами, в развевающемся летнем платье – статуя стала вчетверо больше. Малыши заплакали, люди теснее прижались друг к другу и услышали густой голос:
– Поигра-аем… Да-да! А я не люблю проигрывать, ох, не люблю!
Сейчас же налетел страшный вихрь, и пламя погасло. В темноте завизжали женщины, у кого-то унесло шапку… Но на лестницу уже поднимался папа Инны – пришел его черед чиркнуть спичкой. И вот фонарь опять горит! Но ведьма все ближе, ближе…
– Она не сможет вас тронуть! – послышалось снизу. Под ногами вертелся кот. – Пока фонарь горит, ей не подойти близко!
Да, ведьма не могла подойти – она стояла на краю площади, бессильно размахивая руками и воя от злобы. Но вот она вспомнила про свою силу! Она обрушила на папу Инны самые страшные ветры и метели. Он закрывал огонек изо всех сил, но свалился с лестницы в снег, задыхаясь, и фонарь снова потух. В темноте ведьма сделала шаг к фонарю – и все закричали: «Скорее!», дружно подсаживая на ступени дядю Влада.
И долго, много часов продолжалась эта страшная эстафета: то один, то другой человек поднимался по ступенькам, зажигал огонь и берег его – кто сколько мог. А вокруг носились все вихри, метели, все самые ледяные ураганы этой зимы, свистело в ушах, коченели руки, но внизу стояли остальные – большие, маленькие, мужчины и женщины – и кричали: давай! У тебя получится! И подхватывали, и отогревали спустившихся вниз.
Пришел и Гошин черед. «Не бойся!» – твердили ему. И он думал, что не боится, но на лестнице почувствовал, что его трясет. «Сейчас выроню спичку, – в панике шептал он, – выроню или сломаю… Только бы зажглась! Мама! Мама!» Сам не помня как, он чиркнул спичкой – получилось! Фонарь горел, и снизу его радостно ободряли. Но это было только начало. Ведьма узнала Гошу – посыпались страшные проклятья, и словно тысячи раскаленных игл впились ему в лицо. Целые комки снега летели ему прямо за шиворот, ледяной поток забил нос и рот, так что трудно стало дышать, ресницы слиплись, а зубы свело от холода. Только бы продержаться еще, еще немного, хотя бы несколько секунд… Огонек трепетал, а Гоша закрывал его варежками, как маленькую живую душу. Ничего дороже не было в тот миг.
Что это? Кажется, снизу запели! Чтобы подбодрить его, забытые люди под руководством Коли орали какие-то детские песенки – кажется, «В лесу родилась елочка». Это было единственное, что все, от мала до велика, знали наизусть. Тут Гоша почувствовал, что ледяной поток сносит его, и ухватился одной рукой за перекладину. Хлоп! Огонек погас, и тьма опять надвинулась, и пение потонуло в вое ветра. Скорее передать эстафету! Спускаясь без сил по ступенькам, он заметил, что Иннин клубок выпал у него из кармана брюк и куда-то покатился, а кот-забывака побежал за ним. Гоше протянули плед и термос с чаем. Следом поднялся еще кто-то, и еще… Но вот все люди, даже маленький Леня, отстояли свою вахту, а ночь все лежала над поселком – такая же черная, и ведьма с хохотом кружилась в верхушках сосен, обрушивая на них все новые и новые бураны.
– Что ж, у нас остались еще спички… – сказал Дед. – Гм… Если чиркнуть второй раз, то умрешь. Но, может быть, фонарь все же будет гореть до утра.
И он шагнул к лестнице во второй раз. Тут все закричали, чтобы он остановился и не жертвовал собой, но Дед только качал головой. Выхода не было. Он поднялся по знакомым уже ступеням и поднял спичку. Гоша сильнее закутался в плед, и прижался к соседям, и почувствовал, как кто-то из взрослых всхлипывает. Он не мог отвести глаз от Деда. Ужас надвигающейся беды сковал его, и было так страшно, как ни разу прежде за всю эту кошмарную ночь, за всю жизнь.
Вдруг среди замерших в отчаянье людей вспыхнул еще один огонек, и кто-то крикнул:
– Я зажгу!
Это была Инна! Запыхавшаяся, в своей смешной шубке прямо поверх пижамы. На плече у нее сидел белый кот, в одной руке она сжимала свой клубочек, а в другой, высоко поднятой, горела та спичка, которую дал ей Гоша. Быстро и легко она взлетела по ступенькам и зажгла фонарь. Ведьма в снежном облаке унеслась куда-то за горизонт. И спокойный свет фонаря начал сразу же меркнуть, потому что небо посветлело, расчистилось, и первый луч декабрьского рассвета упал на площадь. Буря стихла, утро пришло, битва была выиграна!
Все кинулись обниматься, а Инна прыгнула с лестницы прямо в объятия своих родителей – но прежде она успела помахать рукой Гоше. Она была первой, кто обрел забытых родных в тот день. Но не последней! Не успело утро наступить как следует, как на площадь сбежались все жители поселка, и вот уже директор санатория в слезах прижал к себе Колю, а он, как завороженный, не сводил глаз с Ульяны, которую обступила родня. Муж Ангелины Павловны целовал ее без конца, цыганский табор с веселым пением увез свою сестру, матери подхватывали на руки малышей, хозяева – собак и кошек, а из большой машины выпрыгнули и побежали прямо по сугробам дети и внуки Деда. Где-то в лесу уже мчалась на лыжах младшая дочь Лисенко, и сын старухи Тихоновой расспрашивал про мать, и Седых неожиданно оказался внуком Филипповны, и подозрительная компания радостно звала Дулю из старой «копейки». Гоша засмотрелся на общую радость и даже не сразу услышал, что в кармане звонит телефон.
Вот так все и закончилось: и статуя, и фонарь исчезли, уже к вечеру все забыли о годах разлуки, о жизни у Деда и о страшном ночном приключении. Только иногда безумная тоска охватывала их, все больше в дни снегопада, и они ни с того ни с сего крепко обнимали своих близких. Только иногда охранник дядя Игорь вдруг вспоминал итальянские слова, Микешин находил в архиве странные фотографии, Филипповна что-то рассказывала внуку про генетику, а Дуле все реже и реже хотелось идти к своим сомнительным дружкам. Только однажды в майский полдень двое встретились на улице, поняли, что давным-давно знакомы, что стояли рядом на самом краю и что будут вместе до конца жизни, – улыбнулись и пошли дальше, взявшись за руки, похожие на угольник и транспортир.
