А самое главное, о чём стоит помнить в жизни (поскольку она чревата проблемами посерьёзней тюрьмы), – что Бог не посылает нам таких испытаний, которые мы были бы не в силах перенести.
Последнее слово в суде
[03.10.2016. “Открытая Россия”]
Уважаемый суд, уважаемые присутствующие,
хочу рассказать об одном случае из советской истории, который в своё время произвёл на меня очень сильное впечатление, когда я прочёл о нём в мемуарах писателя Ильи Эренбурга.
Экономист Николай Николаевич Иванов работал до декабря 1940 года советским поверенным в делах во Франции. Вскоре после возвращения в Москву он был арестован за “антигерманские настроения”. Арест случился в те времена, когда ещё действовал пакт Молотова-Риббентропа, по которому стороны обязались прекратить враждебную пропаганду по отношению друг к другу. Чтобы доказать Гитлеру, что обязательства соблюдаются, Сталин распорядился обеспечить в СССР аресты и посадки за “антигерманскую пропаганду”. Но советский дипломат Николай Иванов приговор Особого совещания – пять лет лагерей – получил в сентябре 1941 года. В Москву он смог вернуться лишь через 13 лет после вынесения приговора.
“Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное ещё во времена германо-советского пакта; поставил номер и положил в папку, чтобы всё сохранилось для потомства”, – напишет об этом деле Илья Эренбург в своих воспоминаниях.
Трудно не вспомнить эту историю в связи с моим сегодняшним делом. Ни для кого не секрет, что происходит сегодня в сирийском городе Алеппо. Город с населением в полмиллиона взят в осаду войсками правительства Сирии и Корпусом Стражей Исламской революции при поддержке российской авиации. Бомбардировке с воздуха подвергаются больницы, жилые кварталы, гуманитарные транспорты ООН. В городе нет электричества, перекрыты все пути доставки продовольствия, воды, лекарств. Официальный ультиматум властей Сирии гласит: блокада жителей Алеппо будет снята лишь после того, как боевики сложат оружие и покинут восточные кварталы города.
И в то самое время, как российские войска активно участвуют в штурме Алеппо, в столице России меня судят за поддержку действий этих самых войск. В моём уголовном деле можно прочитать заключение некоего эксперта Управления по защите конституционного строя ФСБ о том, что бомбардировки Сирии, которые я поддержал больше года тому назад, являются преступлением экстремистской и террористической направленности.
И в это же самое время в городе Тюмени с июня сидит в СИЗО мой коллега, блогер Алексей Кунгуров. То же самое Управление по защите конституционного строя ФСБ возбудило против него уголовное дело за пост в ЖЖ “Кого на самом деле бомбят путинские соколы”, опубликованный тоже в октябре 2015 года. В отличие от меня, Кунгуров не поддерживал, а критиковал действия ВКС РФ в Сирии. И если я за свою поддержку обвиняюсь по “мягкой” 282-й статье, то Кунгурову шьют “террористическую” часть 1 статьи 205.2 УК РФ: публичные призывы к осуществлению террористической деятельности или публичное оправдание терроризма. Хотя он ни к чему такому не призывал, а всего лишь заметил, что города Хама и Хомс, которые бомбит наша авиация, расположены в сотнях километров от позиций ИГИЛ.
[11]
Впрочем, мы здесь так долго уже обсуждаем Сирию, что пришла пора поговорить про Россию.
И мне, и моим коллегам, пришедшим сегодня освещать процесс, хочется думать, что приговор по этому делу будет вынесен именно сегодня и что аргументы из моего последнего слова будут в нём как-нибудь учтены. Но если посмотреть сюжеты, вышедшие на федеральных телеканалах “Россия-24” и “Россия-1” за прошедшую пару недель, то там телезрителям успели сообщить, в передачах от 20 и 27 сентября, что вопрос о моей виновности судом уже решён. И даже рассказали, как именно он решён. “Антон Носик признан судом виновным в экстремизме”, – сообщила зрителям корреспондент “России-24” Анастасия Ефимова в вечернем выпуске новостей от 27 сентября. А неделей ранее в эфире программы “Вечер с Владимиром Соловьёвым” гости передачи, большие гуманисты, сошлись во мнении, что совершенно зря меня приговаривают к двум годам лишения свободы, когда можно было бы ограничиться штрафом, условным сроком, исправительными и обязательными работами.
Формально коллеги, конечно, погорячились. И я, наверное, мог бы напомнить им про 49-ю статью Конституции, где сказаны хорошие слова про презумпцию невиновности. Но если посмотреть на статистику судебного департамента Верховного суда РФ, то их забывчивость станет понятна. В целом по России судами первой инстанции выносится не более 0,2 % оправдательных приговоров. И каждый третий из таких приговоров отменяется по апелляции обвинения. За весь 2015 год, по всем статьям, входящим в 29-ю главу Уголовного кодекса (“Преступления против основ конституционного строя и безопасности государства”), вынесено не 2 промилле, а ровным счётом ноль оправдательных приговоров. На ноль, как известно, делить нельзя.
Обвинительный уклон российского правосудия – тенденция не новая, пресса пишет об этом давно. Я очень хорошо помню, как однажды президентом России стал юрист-теоретик Дмитрий Медведев, и он собрал по этому вопросу целое совещание, на котором спросил экспертов, какой процент оправдательных приговоров выносится судами. Ему ответили: 0,7 % (на дворе стояли гуманные нулевые годы). “Это не может быть правдой!” – воскликнул президент нашей великой страны.
Всякий раз, когда я задавал людям, близким к правоохранительной системе, вопрос о причине такого перекоса в судебной практике, слышал один и тот же ответ. Мне рассказывали, что у нас очень тщательно ведётся предварительное следствие. Так что в суд попадают только стопроцентно доказанные обвинения.
Раньше мне трудно было проверить состоятельность этого утверждения. Зато сегодня у меня появился личный опыт, о котором стоит рассказать.
Обвинение в моём деле не предприняло ни малейшей попытки доказать, что я имел преступный умысел, как сказано в первых строках обвинительного заключения. Откуда им известно об этом умысле? Может, они представили свидетелей, с которыми я этим умыслом делился? Или перехватили какие-то мои сообщения, письма, черновики, на которых основано суждение о моём намерении подорвать основы конституционного строя России? А может, в расследовании дела участвовал опытный телепат, который залез в мою голову и прочёл там преступные мысли? Я готов допустить и такое, но почему-то в двух томах моего уголовного дела нет заключения от этого ценного специалиста. Так что отмечу: субъективную сторону преступления обвинение вообще не сочло нужным доказывать. Ни в этом зале, ни на этапе предварительного следствия такой вопрос вообще не поднимался.
В статье 14 действующего УК РФ сказано, что для квалификации любого действия как уголовного преступления необходимо, чтобы оно носило характер общественно опасного деяния. В чём состоит общественная опасность поста в моем ЖЖ или моей беседы с коллегами в эфире “Эха Москвы”? На 420 листах своего уголовного дела я не нашёл ни ответа на этот вопрос, ни самого вопроса. В ходе судебного следствия и прений обвинение тоже обошло его молчанием. Где те читатели и радиослушатели, в душах которых я возбудил ненависть либо вражду к национально-территориальной группе “сирийцы”? Где те “сирийцы”, жизнь которых изменилась к худшему после моего поста и выступления на радио? Почему обвинение их не пригласило для дачи показаний – ни в зале суда, ни на стадии предварительного следствия? Может быть, потому что их не существует в природе? Хочу напомнить, что бремя доказывания общественной опасности моих деяний лежит на стороне обвинения. И это бремя, как все мы видели, оказалось для неё непосильным.
