Таковы практические рассуждения. Исходя из них, я готов уже сегодня брать ссуду на условиях, предлагаемых коммерческими банками, – например, Леуми предлагает студентам ссуду в 5000 шекелей под 16 % годовых (прайм+1 %), а на покупку машины он предлагает ссуду под 21 % годовых. Никто не заставляет Леуми давать такие условия, никто ему их не субсидирует. Ему это просто выгодно. Конечно, под 35 % ему было бы ещё выгодней, но тут уже он вынужден считаться с волей клиентов и возможностями конкурентов.
Наша задача, однако, состоит не в том, чтобы доказать окружающим трагичность собственного положения, а в том, чтобы найти выход из него. Таково моё мнение, и, высказывая его, я не “иду на попятную”, не отказываюсь от собственных слов, а всего лишь отказываюсь превращать собственные экономические наблюдения в плацдарм для политических и идеологических игр. Я хочу, чтобы улучшились условия машканты, чтобы подешевели квартиры, и совершенно не хочу, чтобы за критику машканты меня выдвигали в кнессет или звали возглавить “вооружённые отряды олимовской самообороны, нашу Хагану” (выражение, слышанное мною от оратора на митинге конфедерации “Ам Эхад”). Если за эти простые желания я заслуживаю, чтобы меня пригвоздили к позорному столбу, – горе мне. Впрочем, надеюсь, что эти мои желания разделяет большинство читателей, и это большинство добьётся своего – и от политиков на ближайших выборах, и от ипотечных банков, и от строительных подрядчиков. А любители громких фраз так и будут кричать: “Грабёж! Издевательство! Требуем прекратить геноцид алии из СССР!” Ведь выдвигать подобные лозунги всегда легче, чем учить иврит или работать…
[46]
Так покупать или не покупать?
[январь 1992. Балаган]
Нынешняя ситуация на квартирном рынке напоминает мне картину классика русской живописи… жаль, забыл её название: после боя огромное поле усеяно уже никому не нужным оружием, трупами воинов и лошадей, над которыми кружатся стаи воронов… Сейчас это Куликово поле Израиля, на котором без дыхания лежат олим хадашим, строительные подрядчики, чиновники ипотечных банков, министры. Олимы, для которых строилось жильё, его не покупают, подрядчики, надеявшиеся на большую прибыль, его не продают, банки не дают ссуды, министры ничего не делают. Все лежат под нашим тропическим солнцем, раскинув руки, в ожидании чуда.
[47]
Тем самым создано неравное положение. У нас есть что покупать и кроме квартир. Нам ведь зарплату платят не за то, что мы покупаем квартиры, у нас есть выбор. А вот у подрядчиков больше ничего нет, кроме этих самых квартир. То обстоятельство, что квартиры не покупаются, для них смерти подобно. Выход только один – уступить в цене. Ибо им больше надо продать, чем нам – купить. В этом можно убедиться на рынке подержанных квартир, где цены заметно упали: здесь никому не выданы государственные гарантии, что квартиры купят, здесь Шарон никому ничего не дарил, здесь нет никакой сформированной мафии, никакой монополии, каждый квартировладелец сам за себя.
…Несколько лет тому назад, когда выводили армию из Синая, в Мицпе Рамоне, где каждый пятый безработный, понастроили жилья в расчёте, что его займёт армия. Армия в Израиле умная, она не захотела селиться в этих домах. Так и стояли незаселённые, пока не подогнали бульдозеры и не сломали. Самое любопытное, что сейчас в Мицпе Рамоне вновь строят квартиры. Наверное, скоро начнут закупать и бульдозеры.
[48]
Ни слова о шин-гимеле
[1994]
…Перед кассой в супермаркете Нес-Ционы – очередь. Небольшая, минут на пять, но очередь. Встаю вслед за пышной дамой средних лет, наслаждаюсь мятным дыханием кондиционера, листаю биржевую сводку, соболезную вкладчикам. Внезапно ход моих мыслей перебивается окриком кассирши: “Бахурчик! Эй, бахурчик! Иди сюда!” Отрываюсь от газеты, так и не дойдя до акций “Исрамко”. Оглядываю очередь. Две дамы впереди, какой-то пенсионер с бутылкой кефира – сзади. Бахурчик – это, похоже, я: больше никто в пределах видимости под это определение не подходит. Исключая саму кассиршу, которая со всей очевидностью обращается ко мне, поскольку смотрит на меня пристально, с какой-то необъяснимой материнской теплотой во взоре. И вся очередь смотрит. И все – нежно так, участливо. С чего бы это они?
[49]
“Иди сюда”, – повторяет кассирша. Две дамы впереди, посторонившись, пропускают меня к кассе. Я подхожу: “Ну что там у тебя? Две колы, кусок мыла, шоколадка… Девять восемьдесят”. Я покорно протягиваю кассирше мятую “голду”, но решительно ничего не понимаю. С какой вдруг стати меня пропускают без очереди? На поклонника моего пера ни кассирша, ни кто-либо из покупателей даже отдалённо не смахивают – да и с какой бы стати моим читателям меня вперёд пропускать… Может, у меня две ноги отвалились, а я не заметил? Может, я беременный, или постарел вдруг, как портрет Дориана Грея? Странное ощущение. Жванецкий, кажется, что-то писал об этом, когда тебе вдруг в автобусе место уступают. Но мне, извиняюсь, всего только двадцать восемь! И вроде бы я прилично для этого возраста сохранился (во всяком случае, когда последний раз брился, мне так показалось). В чём же дело?
– Солдатика нужно вперёд пропускать, – назидательно произносит кассирша, отдавая мне двугривенник сдачи. – Я всегда солдат пропускать стараюсь, если очередь не против!
– Да уж, конечно, конечно, пропустим, – согласно гудит очередь.
Как в плохом пропагандистском фильме о единстве армии и народа. Я смотрю на собственное отражение в витрине супермаркета – и в самом деле, форма на мне зелёная, класса “бет”, с большими дырками под мышкой (для вентиляции), с жёлтой нашивкой “ЦАХАЛ” над левым карманом рубашки, пыльные чёрные ботинки на ногах, штаны стянуты резинками, и панама на шнурке болтается за спиной. Рядовой Носик, личный номер
[50]4708972, “шлав бет”, сто дней. За полтора часа, проведённых в увольнении, я как-то успел совсем забыть обо всех этих деталях своей биографии, почувствовать себя нормальным человеком – штатским, свободным, без колючей проволоки вокруг, без поминутных окриков прыщавой малолетней командирши, без торжественных построений под полуденным солнцем в честь предстоящего коллективного приёма баланды, без нарядов караульной службы и дежурств по кухне… Все это снова начнётся – скоро, через два-три часа, когда я вернусь в часть, но и в недолгие мгновения свободы мне хочется чувствовать себя штатским. Стоять, например, в очереди к кассе супермаркета позади пышной дамы средних лет, листать биржевую сводку и не вспоминать о том, что у капитана на плече – три гроба, а у майора – один фалафель. Мне этот фокус с забыванием удаётся отлично. А окружающим он почему-то не удаётся совсем. Впрочем,
[51] чему это я так удивлён – я же сам на гражданке всегда забирал голосующих солдат с тремпиады…
