– Я не хочу отбирать её у вас.
– А ты и не сможешь, – возразила одна из девочек, предположительно того же возраста, что и Фурия. – Нас много, а ты одна. Это наша книга!
Третий сын огрызнулся на сестру, она в ответ зашипела на него.
– Это книга со старого корабля? – спросила Фурия.
Дети опасливо переглянулись.
– Да ладно, не бойтесь. Я никому не расскажу.
Фурия положила ладонь на свою сердечную книгу. Клюв спрятался глубоко в обложку и не издавал ни звука.
Грудная клетка женщины поднималась и опускалась через неравные промежутки времени, периодически изо рта вырывался мучительный стон. Самая старшая из девочек склонилась к ней и смачивала ей губы влажной тканью.
– Женщина понимает меня? – обернулась Фурия к Третьему сыну. – Это она выучила вас моему языку?
Мальчик кивнул:
– И ещё Мать восемнадцати – мать Матери пятнадцати.
Фурия ощущала такой же жуткий страх, который испытывала петушиная книга. Именно сейчас ей бы не помешало немного уверенности в себе.
«Только не подведи меня!» – подумала она, раскрывая книгу где-то на середине.
Мальчик с книгой по-обезьяньи повторил её движение, словно зеркальное отражение. При этом он напряжённо смотрел на её руки, чтобы не упустить ни малейшей детали.
От возбуждения Фурия стала задыхаться: только теперь до неё дошло, во что именно она ввязалась. Если бы женщина, лежавшая перед ней, была уже мертва, девочке было бы легче притворяться перед её детьми, что она способна сделать то, за чем они позвали её. Однако Фурии было ясно: они ожидают от неё не пары слов утешения, которые должны облегчить их матери последний путь.
Она должна убить Мать пятнадцати. Возможно, среди чернильных поганок это служило гарантией попадания на небеса – в Асгард
[6] или во что они там верили? – если жизнь чернильной поганки прервёт библиомант. Пережиток военного времени.
– Проведи её! – потребовал Восьмой сын.
Все остальные повторили хором:
– Проведи её! Проведи её!
Лицо женщины несло на себе печать жесточайших лишений: щёки запали, лицо избороздили шрамы и морщины. До подбородка тело было прикрыто ветхим одеялом, однако его контуры под ним обнаруживали крайнюю степень истощения. Босые ноги, выглядывавшие из-под одеяла, напоминали кости скелета, а руки, казалось, тоже состояли только из костей и сухожилий. Угольно-чёрная кожа с оттенком синего у женщины выцвела до серого цвета. Глаза были покрыты струпьями, губы потрескались, словно высохшая сахарная глазурь. Фурия видела, как от пули умер её отец, однако он был здоровым и сильным шестидесятилетним мужчиной. Этой же женщине, должно быть, не было и сорока, но в момент смерти она казалась намного старше, чем Тиберий Ферфакс.
– Проведи её!
Никого из присутствовавших не интересовали её сомнения. Мальчики и девочки видели перед собой свою мать на смертном одре, не заслуживавшую дальнейших страданий.
– Давай же! – потребовал Восьмой сын.
И Фурия расщепила страничное сердце. Третий сын повторил за ней её движения: он расправил страницу обеими руками и поставил обе ладони ребром посреди своей раскрытой книги. Под ладонями Фурии страница разделилась на два слоя, через них пробился луч и осветил измождённые лица. Под руками мальчика не произошло ничего подобного, но он по-прежнему зеркально копировал библиомантический ритуал.
– Проведи её, – попросила девочка, смачивавшая матери губы. – Пожалуйста! Скорее!
Петушиная книга молчала, пока Фурия читала про себя тайные знаки внутри страничного сердца, шевеля губами.
Мать пятнадцати умирала, и Фурия никогда не узнает, что послужило причиной её смерти. Вероятно, жители лагеря страдали болезнями, которые во внешнем мире и остальных убежищах давно уже удалось искоренить. Может быть, у неё было воспаление лёгких или рак, а может быть, и простой грипп. Фурия закрыла глаза и увидела перед собой надпись, словно бы горящую с внутренней стороны век. Она сосредоточилась на грудной клетке женщины. В кромешной темноте – чернее, чем вечная ночь Забытых земель, – девочка ощутила, как еле трепещет изношенное сердце несчастной.
«Пожалуйста! – эхом отдалось у неё в голове. Это был голос девочки, звучавший громче, чем хор остальных детей. – Скорее!»
Всё получилось гораздо легче, чем ожидала Фурия. Она просто пожелала, чтобы произошло то, что в данный момент было правильнее всего. Сердце женщины медленно затихло, как затихает котёнок, свернувшись клубком, успокоилось и больше не билось. Предсмертный хрип тоже затих, и на головы детей снизошла тишина. Фурии казалось, что она сама перешла куда-то – туда, где были мир и покой. Как будто она взяла женщину за руку и показала ей дорогу в мир, который был намного лучше этого. Без боли и без бремени ответственности на плечах.
– Спасибо. – На плечо Фурии опустилась чья-то лёгкая рука. Она открыла глаза и увидела, что рука принадлежала девочке, которая подвинулась, чтобы Фурия могла сесть в круг. – За то, что ты сделала.
– Она перешла в другой мир, – сказал Третий сын и повторил то же самое на языке чернильных поганок. Было похоже и в то же время совсем иначе. – Буквенная Мария вывела её из кромешной тьмы туда, где сияет вечный день.
И снова раздалось монотонное бормотание, звучавшее тем мелодичнее, чем дольше Фурия слушала его.
Она помедлила, прежде чем взглянуть на женщину в центре круга, но потом всё же посмотрела на неё. Умершая не выглядела умиротворённой, на её лице по-прежнему лежала печать страданий и лишений жизни в вечной темноте, печать потери половины собственных детей и печать невзгод, которые она, несомненно, претерпела, чтобы вскормить и вырастить выживших детей. Но она научила их говорить по-английски, научила языку предков, которые в незапамятные времена выпали из книг и были брошены умирать в этой пустыне.
– Буквенная Мария провела Мать пятнадцати из ночи в день, – подытожил Третий сын.
Вот каким был для чернильных поганок потусторонний мир – свет за пределами ночных убежищ, обещание света после жизни в темноте.
Слёзы бежали по щекам Фурии, мешаясь с пылью Забытых земель. Она медленно поднялась. Восьмой сын – мальчик, который привёл её сюда, – тоже вскочил на ноги. Некоторые из его братьев и сестёр посмотрели на неё. Третий сын растянул губы в гримасе, и Фурия поняла, что это улыбка, хотя с обычной улыбкой она имела мало общего: вместо зубов во рту были одни гнилые обломки.
Девочка, смачивавшая матери губы, тоже поднялась на ноги. Она и Восьмой сын встали слева и справа от Фурии.
– Я – Вторая дочь, – сказала девочка. – Ты провела Мать пятнадцати к свету. Теперь мы проведём тебя туда, куда ты захочешь.
