Кончиком пера Фурия провела горизонтальную черту поверх слова «Уника».
Мир не рухнул, звуков иерихонских труб
[11] или хора Валгаллы
[12] не послышалось. Даже фонарь не мигал.
За спиной девочки Эюя возбуждённо посыпалась на пол и заструилась через проход к противоположной стороне. Отдельные буковки прыгали с полки на полку, словно кузнечики.
Фурия провела диагональную черту, вычёркивая всю страницу. Потом – черту через следующую страницу.
Краем глаза Фурия заметила, что Эюя снова составляет какие-то слова. Она снова отвернулась от неё. Всезнайка несчастная!
Она вычеркнула ещё пару предложений, внимательно следя за тем, где они заканчиваются. Последние абзацы девочка не стала вычёркивать целиком, а только заменила название «Уника» на «пьяцца Минчио, Рим» везде, где речь шла о будущей резиденции правительства. Наконец, покончив с вычёркиваниями, она стала вписывать в свободные пространства, оставшиеся между строками, новую историю школ библиомантики, формулируя её сжато и скупо, так, как это делал Зибенштерн. Ей потребовалось несколько минут, чтобы сочинить дворцам на пьяцца Минчио соответствующую историю: элитные школы библиомантики, вокруг которых позже будет сформировано правительство. Это было просто… слишком просто.
Если верить тому, что утверждал Зибенштерн, в эту самую секунду Уника перестала существовать. Далеко отсюда, между страницами мира, внезапно исчезло целое убежище – исчезло, как если бы не существовало никогда, потому что оно и не существовало вовсе. Люди, находившиеся в Унике, никогда не бывали там.
Буквы Эюя возбуждённо подпрыгивали, составляя новые и новые слова. Однако Фурия не хотела читать их, не хотела знать, не совершает ли она в это самое мгновение ошибку. Она хотела лишь спасти жизнь Финниана, а это была единственная возможность сделать это, которая пришла ей в голову. Может быть, от неё будет толк, может, и нет. Она узнает об этом там, наверху.
Девочку била крупная дрожь, когда она наконец захлопнула книгу и поставила её на место. Она сделала то, чего от неё хотели Зибенштерн, Федра и Ментана, но сделала это так, как сочла нужным, добровольно, исходя из причин, которые считала правильными.
Прежде чем покинуть библиотеку, Фурия вытащила с полки двадцать четвёртый том. С книгой в одной руке и с фонарём – в другой она заторопилась через лабиринт переходов к выходу, обратно к своей сердечной книге, наружу, в новый мир.
Глава семнадцатая
Однако мир, в который попала Фурия, ничуть не изменился.
Петушиная книга тряслась, как перепуганный заяц, когда девочка подняла её и запихнула обратно в карман. Пространство перед библиотекой по-прежнему лежало в руинах. Выбравшись из подвала, Фурия увидела в коридорах резиденции тех же экслибров, что и прежде. Девочка с облегчением перевела дух. В благодарность она была готова расцеловать каждого из них.
Еле дыша, Фурия устремилась в холл здания, по большой лестнице взлетела на второй этаж, поспешила по коридору, устланному винно-красным ковром, и постучала в дверь комнаты Кэт. Там никто не шелохнулся.
– Кэт, это я. Это важно.
Ни звука.
– Я вхожу.
Фурия надавила на ручку двери, с облегчением обнаружив, что она не заперта. Шторы на окне были задёрнуты, в комнате царил полумрак, однако света, проникавшего сквозь них, было достаточно для того, чтобы увидеть, что Кэт не спала. Она лежала на постели, уставившись в потолок и не подавая признаков жизни, словно уже лёжа в гробу. У Фурии помутилось в глазах от ужаса, и она вынуждена была вновь ухватиться за ручку двери, чтобы не упасть.
Кэт повернулась к ней:
– Я хочу побыть одна.
Фурия с облегчением выдохнула:
– Слава богу! Я уж думала… Ладно, не важно.
– Что? Что я перерезала себе вены, потому что Финниан мёртв? Что я хотела бы соединиться с ним, где бы он сейчас ни был?
Фурия ощущала каждое слово Кэт как удар ножа, хотя перед тем, как войти в комнату, она постаралась быть готовой ко всему, в том числе и к разочарованию. Её попытка не удалась. Ей придётся смириться с этим. Если как следует подумать, надежда что-то изменить была просто смехотворной: вычеркнуть пару слов в старой книге, вписать вместо них пару новых слов – и всё. Так никого невозможно спасти.
Кэт неправильно поняла выражение, появившееся на лице Фурии. Она медленно села на постели:
– Извини. Я не хотела на тебя наезжать. Это нечестно, ты же ни в чём не виновата. – У неё были заплаканные красные глаза, и вообще она выглядела так, как будто внезапно похудела на десять килограммов.
В любой другой день Фурия бы просто вошла в комнату. Сегодня она спросила:
– Можно мне войти?
– Да. Закрой за собой дверь.
Фурия так и сделала – закрыла дверь и подошла к кровати. Она хотела было присесть на край кровати, но Кэт отодвинулась к другому её краю и похлопала по одеялу рядом с собой:
– Залезай.
Фурия сбросила туфли, залезла на кровать и уселась рядом с Кэт, скрестив ноги по-турецки.
– Если я могу что-нибудь сделать, если ты хочешь поговорить о Финниане или ещё что-нибудь… я с тобой.
– Я знаю. – Кэт покачала головой. – Но я сейчас не хочу говорить о нём.
– Тогда я кое-что расскажу тебе. Его это тоже касается.
Кэт потёрла глаза, и Фурия про себя отметила, что держится она просто потрясающе. Кэт всегда была импульсивной и никогда не скрывала своих чувств – от любовных страданий до праведного гнева. Фурия наблюдала весь спектр эмоций, охватывавших подругу, и Кэт никогда не стеснялась выражать свои чувства по полной. Кэт, которую она знала прежде, в ярости и отчаянии разнесла бы в пыль всю резиденцию. Фурия не ожидала увидеть её лежащей на постели и смотрящей в потолок. Возможно, именно поэтому это так потрясло её.
– Знать, что он больше никогда не вернётся, это так… – Кэт прервалась и, помолчав, начала снова: – Худшее во всей этой истории то, что я оставила его лежать там. Мне нужно было взять его с собой. Как-нибудь.
– Тогда они и тебя бы застрелили.
– Но теперь он лежит там, и они его… Они его закопают, или сожгут, или… или… – Она снова расплакалась, но беззвучно, опустив глаза.
Фурия отложила в сторону двадцать четвёртую «Книгу творения», наклонилась и обняла Кэт. Девочка была готова сидеть с ней так часами, однако уже через минуту Кэт села и вытерла слёзы уголком простыни. Из-под подушки она вытащила скомканный бумажный носовой платок и высморкалась.
