Агенты следили не только за сотрудниками сыскной полиции – вдобавок к этой хорошо законспирированной «двадцатке» Кошко организовал широкую агентурную сеть, наблюдавшую и за обычной полицией. Теперь даже не при каждой части – при каждом участке состоял надзиратель сыскной полиции с тремя-четырьмя постоянными штатными агентами и немалым числом осведомителей. Несколько надзирателей были объединены в группу, руководимую чиновником для особых поручений сыскной полиции – тоже со своим штатом агентов и осведомителей. Таким образом была создана стройная система взаимного контроля – чиновники присматривали за надзирателями, а их самих контролировала «двадцатка» Кошко, о которой прекрасно знала вся сыскная полиция – скрывались только их личности и имена, а вот их наличие, наоборот, нисколечко, об их существовании с умыслом распространялись известия. В результате коррупция среди полицейских снизилась резко – желающие хапнуть теперь прекрасно знали, что в любой момент могут оказаться «на прицеле» у агентуры Кошко, а вот знать, где и когда это произойдет, никак не могли. В любом месте, в любой момент…
Методы применялись незатейливые, но эффективные. К примеру, Кошко получал сведения, что появился очередной шулерский притон, подпольный игорный клуб. Кошко поручал сыскному надзирателю устроить ночной обход «в адресе» и, если обнаружатся азартные игры, притон прикрыть. Случалось, так происходило с первого раза. Но бывало, что надзиратель делал не один, а несколько обходов – и представлял рапорты, что ничего недозволенного не обнаружил. Порой случалось, что то же самое сообщал и назначенный проконтролировать надзирателя чиновник, а меж тем к Кошко шла точная информация, что притон есть и действует. Тогда в дело включалась личная агентура Кошко. Иногда обнаруживалось, что никакой взятки нет и не было – надзирателю просто лень было таскаться ночью черт знает где, и он отписывался, будто все благополучно. Но часто оказывалось, что надзиратель за взятку предупреждал хозяина притона о предстоящем обходе и «отстегивал» чиновнику. В этом случае оба получали от Кошко сполна.
Практически сразу Кошко занялся эпидемией краж на железной дороге, достигшей такого размаха, что, как уже упоминалось, крали не только грузы, а то и целые товарные вагоны – однажды угнали и продали по частям паровоз. Поскольку сообщниками воров были в основном мелкие служащие (о чем опять-таки уже говорилось), именно в эту среду Кошко внедрил агентов (о чьем существовании знали многие в сыскной полиции), но вдобавок «под прикрытием» работали, наблюдая за внедренными, его десяток агентов, о которых знал только Кошко и встречался с ними опять-таки на конспиративных квартирах. Через три месяца операция без названия (в то время как-то не было в обычае давать операциям названия) была успешно завершена. На скамье подсудимых оказалось 50 железнодорожных служащих, процесс получился громким, и кражи на железной дороге прекратились почти полностью. Что, кстати, позволило изрядно «разгрузить» сотрудников сыскной полиции, которые прежде тратили немало сил и времени, разыскивая сбывавшееся обычно в Москве краденое.
Потом Кошко принялся за «праздничную» преступность – сущий бич Москвы и головную боль московской полиции. Когда наступали самые крупные церковные праздники – Рождество, Пасха, Троица и Духов день, в Москву прямо-таки стекались разнообразные уголовники, от мастеров профессионального взлома сейфов до мелких карманников. Карманники всегда любили работать при большом стечении народа, а грабителям задачу облегчало то, что магазины и лавки закрывались на два дня, оставаясь практически без присмотра. Кошко вспоминал, как в первое же Рождество «чуть не с ума сошел от огорчения»: за один день полиция зарегистрировала около шестидесяти серьезных ограблений лавок и магазинов – с подкопами, проломом стен, разбором потолков, вскрытием сейфов. Что до мелких краж, их вообще насчитали около тысячи… Проводившиеся до того облавы были мелкими и особой пользы не приносили.
Кошко решил действовать иначе – стал в предпраздничные дни, заранее, устраивать облавы с большим размахом – обычно в каждой было задействовано до тысячи городовых, около двухсот околоточных надзирателей, десятки приставов и штатных агентов сыскной полиции. Причем Кошко сразу принял меры против возможной утечки информации о предстоящих облавах к уголовникам. Во-первых, облавы никогда не проводились дважды в один и тот же день. Во-вторых, их участники до последнего момента не знали о предстоящем деле. Вечером их собирали якобы для того, чтобы ознакомить с новым циркуляром или очередными указаниями нового начальства. Потом открывали истинную причину «общего сбора», но до начала операции никому не разрешалось ни выходить из здания, ни звонить по телефону. Ночью, разбившись на отряды, начинали облаву: в кварталах с самой скверной репутацией наподобие Хитровки, ночлежках, во всевозможных, ставших известными притонах, на квартирах выявленных скупщиков краденого, сутенеров, производителей тогдашней «паленой» водки и тому подобных «объектах». Всех хоть сколько-нибудь подозрительных, особенно тех, у кого документы оказывались не в порядке или их не было вообще, гребли под метелку и доставляли в сыскную полицию, а там уже выясняли личность.
«Столом приводов», где регистрировали и опознавали задержанных, заведовал полицейский чиновник И. Е. Бояр, по воспоминаниям Кошко, за много лет службы приобретший едва ли не сверхъестественные способности: «Окинет лишь беглым взглядом и почти безошибочно определяет профессию взятого человека».
Но при опознании, конечно, главную роль играли не способности Бояра, а новейшие технические методики: сначала антропометрия, а с 1907 года – дактилоскопия. Именно Кошко разработал и стал применять на практике новый метод гораздо более, чем все прежние обнаружения сходства отпечатков задержанного с уже имеющимися в картотеке. Этот метод у русской полиции вскоре перенял Скотленд-Ярд, что англичане открыто признали.
В результате волну «праздничных» преступлений сбили настолько, что на четвертый год службы Кошко в Москве на Пасху и Рождество не случилось ни одного крупного ограбления, а чисто мелких краж оказалось значительно меньше прежней тысячи.
Всерьез взялся Кошко и за уличное хулиганство, опять-таки ставшее форменным бичом московских улиц. Его можно четко разделить на две категории: всевозможные буйные пьянства, скандалы, драки и прочие нарушения общественного порядка, в которых иногда бывали уличены не только рабочие и приказчики, но и «люди из общества» не в таком уж малом количестве, и «уличные» приставания, в которых в основном были замешаны вполне респектабельные господа, навязчиво липшие с непристойными предложениями не только к приличным дамам, но и к гимназисткам-старшеклассницам (то есть пятнадцати – семнадцати лет).
Кошко организовал специальный «хулиганский стол». Задержанного мало того, что регистрировали – давали на подпись документ следующего содержания: «В управление московской сыскной полиции. Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку в том, что мне объявлено, что я занесен на контроль в числе лиц, замеченных в непристойном поведении на улице, и что лица, производящие безобразия на улицах, высылаются из столицы в административном порядке. Ввиду сего обязуюсь впредь вести себя чинно, ничем не нарушая течение уличной жизни».
