Иоланда вздрогнула, отгоняя от себя страшные мысли, как будто само воспоминание об этом могло навлечь на нее какое-то скрытое ужасное проклятие, словно червь, вползающий даже не в душу, а в самою судьбу ее.
Глупости, суеверие. Наверняка отец посмеялся бы над ее страхами. И он бы, наверное, тоже посмеялся… Или нет? Ах, глупышка-глупышка, он, вероятно, и не помнит о тебе! Но как же хочется верить, надеяться и… ждать…
Стол. Трепетные пальцы нащупали в тайнике белый конверт. Остается лишь расправить его на подоконнике. Впрочем, зачем ей свет? Она же и так наизусть знает в этом письме каждую черточку и каждую запятую. Но как же томят сердце едва различимые в лунном свете строки…
Ночь. Римская ночь. Спит Вечный город. Но не спит она. Вероятно, уже скоро утро. Скоро наступит день. Ее день. Ее.
МОСКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ.
ИМПЕРАТОРСКАЯ РЕЗИДЕНЦИЯ «МАРФИНО».
19 мая (1 июня) 1917 года
Пламя гудело в камине, увлекаемое вверх сильной тягой. На дворе опять штормило. Май в этом году выдался тревожным и штормовым во всех отношениях. И погоды не радовали частыми спокойными деньками, и международная политика заставляла держать нос по ветру в попытке предугадать направления следующих ударов исторической стихии.
А это уже была именно стихия. Своенравная, непредсказуемая и очень опасная. Все, что я знал, все, что мог планировать, все, это увлекалось быстротечным водоворотом неожиданных событий, и мне оставалось лишь реагировать на происходящее. Я смотрел на огонь и ловил себя на мысли, что все мое преимущество послезнания уже не позволяет мне предсказывать что бы то ни было в происходящих в мире событиях. Все так завертелось и так изменилось по сравнению с привычным мне ходом исторических событий, что я мог лишь пораженно замечать гротескные дубли известного мне, дубли, словно отраженные в кривом зеркале изменившихся обстоятельств. Почему так происходило? Бог весть. Была ли всему виной инерция исторических процессов, уже набравшая силу, но волею случая направленная по иным рельсам реальности, или же известные мне люди действовали исходя из своих характеров, но с поправкой на новые условия. А быть может, тут играли роль какие-то иные, неясные для меня пока причины, но факты – упрямая вещь, как говаривал товарищ Коба. Небось, точно так же сидит у какого-нибудь огня в своем Ачинске и мысленно гнобит из далекой Енисейской губернии проклятый царизм и меня лично. Вполне может быть. Вполне. Или уже выехал оттуда, ведь у него срок вроде уже и заканчивался. Я-то отдал соответствующие повеления по надзору, но где мои повеления, а где Ачинск? Остается лишь сидеть и ждать новостей.
Вообще же, по здравом размышлении, я практически отказался от идеи использовать в мирных целях всю эту массу революционных товарищей, которая была известна мне по моей истории и которая находилась сейчас в моем распоряжении в виде «узников совести» по всяким тюрьмам, каторгам и ссылкам Российской империи. Более того, я дал команду превентивно арестовать и тех, кто по какой-то причине был в этот момент на свободе и жил под надзором Отдельного корпуса жандармов. Всех этих социалистов, анархистов и прочих бомбистов. Благо после взрыва на Красной площади как-то не требовалось эти аресты каким-то образом обосновывать в глазах общественного мнения.
За редким исключением вся эта публика несла в себе деструктивное зерно революционного хаоса и была мало применима для дела служения и освобождения. Не под то они были заточены. С созиданием у этой братвы все совсем не хорошо, они в основе своей разрушители «до основания, а уж затем». Кроме того, большинство из этих деятелей были убежденными противниками монархии, а я для них был самым что ни на есть злейшим врагом, поскольку показывал возможность сохранения «царского режима» в условиях революционных преобразований в обществе. А потому я должен был быть готовым получить от этих ребят пулю или бомбу в любой момент и в любом месте. Сотни погибших на Красной площади во время Кровавой Пасхи не дали бы соврать. Так что, за редким исключением, я буду стараться держать всю эту революционную камарилью подальше от себя и от столиц империи.
Разве что можно кое-кого из «узников революционной совести» выдворить в Европу на каком-нибудь пломбированном судне, пусть бузят там. Вот нарисовавшийся в Париже Ильич грозил перевернуть с ног на голову и так черте как складывающуюся ситуацию во Франции. Я пока совершенно не мог себе представить, за каким лешим он туда вообще поехал! На что он рассчитывал? Ситуация во Франции лишь слегка напоминала ситуацию в России моей истории. И все отличия были отнюдь не в пользу поездки Ленина в Париж. Зная осторожность «вождя мировой революции» (впрочем, тут его никто так не именовал пока), я был уверен, что из Швейцарии до прояснения обстановки он и не дернется. Там более что в Париже его никто не ждал. Но, видимо, какие-то резоны у него были. И мне хотелось бы понимать, какие именно. Но боюсь, что опять я буду узнавать новости только постфактум, после того, как Ильич учудит что-то неожиданное. Остается надеяться на то, что у меня будет хотя бы то преимущество, что я, в отличие от местных хроноаборигенов, знаю, за кем смотреть нужно очень внимательно.
Впрочем, опять мои уставшие мозги понесло куда-то не туда. Не Ленин сейчас играет первую скрипку в истории, отнюдь не Ленин, пусть он и в Париже. И не во Франции творится всемирная история, хотя и вокруг нее. Да, так случилось, что в этой новой реальности французы превратились лишь в объект мировой политики, а все главные дела делались сейчас в Лондоне, Москве, Берлине, Вашингтоне. Ну, и Риме, раз уж я включил его в свою формулу. Италия сейчас очень важна для нас, именно российско-итальянская связка добавляет России тот недостающий вес, который так важен сейчас в международной политике в момент, когда решается всё. Будем надеяться на то, что князь Волконский все же справится со своей важной миссией, потому что пока…
Осторожный стук в дверь прерывает мои мысли.
– Да!
В дверном проеме осторожно появляется генерал Кутепов.
– Не разбудил, ваше величество?
– Нет, Александр Павлович, заходите. Что-то срочное, как я понимаю?
Мой руководитель императорской главной квартиры утвердительно склонил голову:
– Точно так, государь. Срочная депеша от генерала Лохвицкого. Получена телеграфом.
– От Лохвицкого? Интересно.
Беру в руки конверт донесения и открываю его. Пробежав глазами текст, поднимаю взгляд на Кутепова.
– Есть ли предел глупости человеческой, а, генерал?
Тот позволяет себе неопределенный жест.
– Как свидетельствует история, границ глупости еще никому достичь не удалось, государь.
– Это верно. Это верно…
Еще раз просматриваю сообщение.
– Флаг на здании или над зданием? В смысле у входа или на крыше?
– Из сообщения этого нельзя понять. Возможно и так, и эдак, государь.
– М-да.
Прохаживаюсь по кабинету. Да уж, опять проблемка нарисовалась. Да уж, не было печали – черти накачали. И что прикажете с этим делать теперь?
