Да, она оказалась глупа, капризна, с претензией, но, когда она смеялась или откидывала волосы назад, он понимал, что может простить ей многое. Наверное, психологи объяснили бы это незакрытым гельштатом. И так и было. Один крутой психолог, берущий адские суммы за один сеанс, ему объяснил: «Ты тащишься от своей юности и пытаешься отыграть старое. Ты спишь с ней, а в мечтах представляешь свою девчонку». «И это плохо?» – спросил Филипп. Мужчина подался вперед. Сеанс проходил в его офисе, где все было чисто, стерильно, только большой аквариум отвлекал внимание. «Это не плохо и не хорошо, это твоя проблема, и тебе с ней работать и жить», – сказал психолог после недолгого молчания. «Жить, – не понял Филипп. – Это что, на всю жизнь?» – «Совсем не обязательно. Но чем скорее вы с этим расстанетесь, тем быстрее перейдете к следующему этапу взросления…»
Маринке он, естественно, ни о чем не говорил. Она пребывала в твердой уверенности, что дело потихоньку движется к свадьбе, но старалась не настаивать ни на чем и не торопить события, потому что женские журналы сыграли с дамами плохую шутку: они призывали относиться к мужчинам с терпением, пониманием, ждать, сколько нужно, и не торопить события, так как мужчины – существа пугливые и не любят, когда на них нажимают. Но это была полуправда, а если честно, то – ложь. Потому что если мужчине нужна женщина, то он тащит ее в загс сам и не собирается ждать или быть деликатным и терпеливым… Все измеряется степенью любви, которой в данном случае у него к Маринке не было… Робкое волнение и странное смятение он испытал, когда познакомился с молодой художницей – Ольгой Шифман… Но там все было весьма непросто. И поэтому он отошел в сторону, наверное, оставив у нее не совсем хорошее впечатление о себе. И мысли об этом иногда приходили и травили душу.
Если удастся провернуть одно дело, тогда он сможет стать более самостоятельным. И кто знает, как все повернется… Потому он с нетерпением ждал звонка из Италии, который мог поступить в любой момент… Но что делать сейчас?
Раздался звонок в дверь… Он пошел открывать.
Перед ним стоял человек, которого он знал так же хорошо, как и себя.
И он отступил в сторону, пропуская его…
– Ну проходи! Рад видеть…
Глава третья
Пейзаж с уликой
Не судите чужого прошлого – вы не знаете своего будущего.
Марк Аврелий
Несколько лет назад. Саратов.
Река, без сомнения, придает любому пейзажу нотку элегии и грусти. Она как необходимое дополнение к окончательному ландшафту – делает его законченным и совершенным. Город без нее точно еда без соли или харчо без перца. Так говорил о Волге их учитель географии.
– Человек не создан для просиживания штанов в городах, которые суть ловушки для нашей цивилизации, человек – это покоритель земель, и он обречен на новые открытия. Еще много чего неизвестного есть в наших широтах, а потом увидеть все своими глазами – разве это не замечательно! Вот когда я беседовал с Юрой Сенкевичем… – При этом учитель делал многозначительную паузу, оглядывая класс с победным видом.
Бедный Георгий Нодарович не знал, что большинству его учеников имя бессменного ведущего «Клуба путешественников» Юрия Сенкевича ни о чем не говорит… Старенький Георгий Канихидзе говорил страстно и экспрессивно, воздевая руки вверх. Ему было уже за семьдесят, и держали его в школе только потому, что других учителей географии найти было трудно. Время от времени молодые педагоги появлялись, но надолго не задерживались, доказывая, что они существа временные. А Георгий Нодарович – величина постоянная.
Директриса Алла Николаевна считала, что место учителя географии у них заколдовано и бороться с этим бесполезно – нужно просто смириться с данным фактом раз и навсегда и не портить себе нервы.
Ольга обожала географию – тому виной, наверное, был сам учитель, рассказывающий о своем предмете так, что хотелось немедленно отправиться в пустыню Гоби или подняться на кручи Мачу-Пикчу. Он не мог смириться с беспощадным временем и поэтому старался быть неизменно подтянутым – в костюме с галстуком и носовым платочком в кармашке. Еще от него всегда шел слабый, но терпкий аромат мужского одеколона…
По географии у Ольги была твердая пятерка. И она этим гордилась. Так же как пятерками по истории, литературе и русскому языку. С математическими дисциплинами дело обстояло хуже. Когда возникал вопрос о профессии, мать озабоченно поджимала губы.
– Вот кем ты станешь? – ворчала она. – Сейчас нужно быть юристом или бухгалтером, чтобы преуспеть и не пропасть. А так, куда ты пойдешь? Надо уже думать об этом, определяться. Нельзя отмахиваться от такого важного вопроса. Вот дочка моих знакомых… Алина… ты ее знаешь. Уже определилась. Она пойдет на экономический…
Ольга фыркала, слушая эти слова. Но глядя на мать, делала серьезное лицо и так же, как и она, озабоченно кивала головой. Лучше не спорить с родительницей, а делать вид, что соглашаешься с ней, так спокойней. Когда мать выходила из себя, то становилась резкой, категоричной и долго отходила от вспышек раздражения.
Ольга хотела стать художником. Но об этом даже и заикаться не следовало, потому что глаза матери наливались слезами, а потом в них появлялось выражение тоски и скорби. Поэтому надо было быть совсем бессердечным человеком, чтобы идти на такой садизм. Быть художником в представлении матери – это значит тихо спиваться, вести асоциальный образ жизни и предаваться легкомыслию и разврату. А в летне-осенний сезон вместе с другими собратьями по кисти выставлять свои пейзажи, портреты и натюрморты на набережной и призывно заглядывать в глаза прохожих, главным образом туристов, в надежде на то, что они купят твои картины. Местные живописцы старательно рисовали Волгу в разных ракурсах и изгибах, а также изощрялись в изображении храмов и улочек города, мечтая, что однажды придет кто-то, кто их оценит и купит все работы разом, и тогда можно будет устроить себе праздник – накупить в магазине всякой вкусной еды и бутылочку вина и напиться, сидя в собственной квартире или на лавочке на набережной, и при этом любоваться самой красивой рекой в мире – матушкой-Волгой.
Способности к рисованию у Ольги обнаружились лет в пять. Ольга помнила, как ей купили набор красок, и она, схватив кисть, принялась яростно изображать солнце, небо и домики, которые видела за окном. Дома при этом получились кривыми, солнце синего цвета, а небо, наоборот, – желтого.
Этот рисунок хранился в папке вместе с другими, время от времени она доставала их и пересматривала.
Потом была художественная школа, где Ольга старательно выполняла все задания учителей. Те хвалили ее и говорили, что у девочки талант. Но мать словно не слышала этих слов и всегда испуганно опускала глаза, чтоб Ольга не подумала, что она ждет продолжения этих занятий или что они, Боже упаси, станут ее профессией.
Но Ольга себя не представляла никем другим, хотя и понимала, как трудно матери растить ее одну без отца, который погиб, когда дочери было восемь лет. С тех пор образ папы все больше стирался из памяти, несмотря на то что Ольге отчаянно хотелось сохранить его… Она даже сделала портрет отца с фотографии, которая стояла на буфете. Матери портрет понравился, и она повесила его у окна – на видное место. Но спустя некоторое время сняла, сказав, что плачет, когда смотрит на него.
